группы:
КОТОбаза | Мастерущие аж противно | ART-THERAPY | Книга Отзывов и Предложений | Агентство T&T | Странолюбки и Путешествоманы объединяйтесь! | Своя рубашка ближе к телу | Своя рубашка ближе к телу - ФИНАЛ! | Фотоконкурс. Распластанты 2010! | Распластанты-2010. ФИНАЛ | Красота handmade | Конкурс: Зимние кайфушечки — 2011! | Финал! Зимние кайфушечки - 2011 | Cамые баянистые баяны в мире! | Новогодние Феи 2011! | ШмотоТуса |о себе:
специалист по борьбе с общественностью
Новогодняя сказка
28.12.11 20:18 | Добавить в избранное
Эта история лежала на полках памяти 12 лет – все была неуместной, не гламурной, нецензурной. Если не сейчас – то уже никогда…
По колесами братовой восьмерки – Сибирь, расстилается, как белая скатерть. Тридцать первое декабря, - еду осторожно, еле перебирая шинами, - дорога, как мокрый леденец. Чуть резче руль – тут же встаешь поперек дороги, как шлагбаум.
Вижу, впереди идут три подруги, 32-ого года выпуска, баба Шура, баба Настя, баба Аня. Опять, наверное, автобус напился, вот и чапают с города до деревни пешком. Идут, раскрылатились, платки, как занавески полощутся, от мехов из чебурашки пар валит. Две из них - Шура и Настя, бывшие зэчки, родом из Питера, – сидели в Тайшете по пятьдесят восьмой. Аня, местная, работала на зоне библиотекарем. Там и сдружились. Потом реабилитация, работа на коммунистическую стройку, дети, внуки… Только у бабы Насти никого не было и нет. Одна, старушка.
Аккуратно притормаживаю и коротко сигналю, чтобы не напугать. Через минуту восьмерка наполняется морозным воздухом, плюшевым запахом, неподдельной радостью и трехэтажным, соленым, полублатным получалдонским говорком.
-Вот свезло нам, бабки! А то все гезунды заебунели! – счастливо смеется баба Настя, угнездившись, как мохнатая птица, на переднем сиденье. – Это ж, зараза мандоглазая, залил шары. Добром ведь просили, ласково, Коля, падла, не напейся раньше времени, да срать он хотел фигурно!
- Он моего собака и сожрал! – добавляет баба Шура, - пошел собак за двор пробздеться, тут его китаебище эта и сожрала.
Я еле заметно улыбаюсь. Люблю этот старухин базар-вокзал, уши сворачиваются и в горле першит от словечек. Матерятся, как дышат.
-А вы у бабки своей миллионщики что ли? – спрашивает баба Настя.
-С чего вы взяли , Анастасия Матвеевна?
-Дык, полные чумайданы добра поди. Дайча пришла к бабке вашей по молоко, а она конфеты шоколадные жрёт , телевизор импортный смотрит, - мне насыпала. А мне ее кроме капизды квашеной и угостить нечем, так у вас своей бочками…
Что за жизнь, эх, когда шоколадные конфеты человеку за счастье?
-Бабка у нее бравая, не пиздико… - откликается Шура. – Всю жизнь пахала, как тот мерблюд, сама маленька, а слона утащит…
Едем тихо, как мухи на костылях, ползем. У Шуры и Насти рот не закрывается, что видят о том и поют, без переходов. Морозное марево стучится в окна восьмерки, они покрываются узором от дыхания, дворники примерзли. Навстречу так же крадучись, ползет праворульная белая Тойота, а на торпедке со стороны пассажира сидит кот, беленький, красивенький, смотрит зелеными глазами на нас.
- Какой добрый коток… - выдыхает баба Шура, - наш коток, сибирский.
-Да где-жа сибирский, глаза-то разуй, наши то коты полосатеньки, а этот вон какой богатый! – говорит баба Настя. – Персидский али сиямский, не разберу.
-Где ж сиямский? – заводится с полоборота баба Шура. – Это вот у моей сватьи, блядишшы, вот у той сиямский, срамная жёппа, фашист недобитый! А этот сибирский!
- Ну ты в котах-то разбирашся, как в сортах навоза. Иди Шарика своего доедай, сама поди на холодец и заколбасила и шапку сшила… - ржет баба Настя.
- Слюха! – вдруг тоненько кричит баба Шура, - Слюха безобразна!
- Уймитесь девочки, ну что вы… - говорит баба Аня.
- Молчи , Алексеевна, сама в хлебном коржики воруешь! – забивает гвоздь в крышку своего гроба баба Настя.
- Я ворую!? – баба Аня резко задыхается. – Да как язык твой поганый не отсохнет, уголовка, мандалина лагерьная!
Баба Настя стукается лицом о торпедку от мощного удара. Челюсть клацает.
- Ты че делаешь то, - вопит она, оборачиваясь, - лошадь ты протухшая… Чуть зубы мне не оставила…
И тут же еще раз получает по башке.
-Ах ты…
Вот рецидивистки престарелые, устроили свалку в машине! Бабынастина шуба застит мне белый свет, руль бьет в руках, и я краем глаза вдруг вижу Камаз, который несется по моей полосе навстречу. Выжимаю газ и поворачиваю руль влево. Восьмерка совершает резкий прыжок через обочину, и зарывается по зеркала в снег. Мотор глохнет и наступает тишина….
-Шурка…Шурка… ты жива ли? – всхлипывает баба Аня.
- Вот курвы старые… - скрипит баба Шура, - чего наделали.
Я озираюсь по сторонам, нет никакого Камаза, привиделось что ли? Начинаю закипать.
- Да что вы вечно скандалите на ровном месте, ровно не ходите?
- Не скули, скулёта! – бодро отвечает баба Настя и оглядывает диспозицию.
Я пробираюсь через Шуру и Аню к багажнику и с трудом вытаскиваю лопату, на которой издевательской рукой брата написано «4WD» Открываю замерзшее окно, и выползаю наружу. Мороз схватывает мгновенно, пробирая до костей.
- Ослобони-ко нас! – кричит мне баба Шура.
Откидываю и утаптываю снег со стороны двери, бабки вываливают наружу.
Начинаю отгребать снег от багажника. Надо проложить траншею до дороги, правда хрен выползешь по такой скользкоте.
-Дай-ко… - баба Настя отнимает у меня лопату. – Иди сядь в машину, что ты роешь то, как кот пассати… А ебун то градусов сорок будет, нет ли…
Сажусь за руль, практически превратившись в соляной столб, завожу машину, врубаю печку. Бабки гребут траншею, только снег столбом. Лопатой, руками… Раскраснелись, скинули шубы. Траншея вырастает на глазах. Я кричу бабкам, чтобы толкали. Благослови Бог конструктора восьмерки, придумал же ей задний привод. Бабки упираются в бампер, и машина тихо тихо выползает наверх.
- Шурка! – слышу я сквозь рев мотора. – А помнишь, как трактор из болота тащили?
- Помню…- хрипит баба Шура. – Выволокли.. А тут кака-то паршива машинешка… Вытолкаем!
Уперлись рогом, коски седые разметались, лица горят красным, дышат как паровозы.
И вдруг…
Я вижу то, от чего холод прошибает позвоночник и немеют пальцы. Вместо сморщенных бабок вижу - посередине красавицу, с копной золотых волос, справа маленькую синеглазую брюнетку, слева румяную толстощекую деваху… Зажмуриваю глаза и мотаю головой, вот наваждение!
Машина с ревом выскакивает на дорогу и делает пируэт, как балерина на льду. Счастливые бабки подбирают шубы и загружаются обратно, - вытолкались, слава Богу!
- В деревню спускаться пешком будете! – говорю я – Скользко, еще угандошусь где-нибудь, с вами…
-Не ссы узорами! - орет в ответ баба Настя. – Спустимся!
***
Вечер накрыл деревушку теплым фиолетовым покрывалом. Гости – братья, сестры, дяди, тети – все уже приехали и уехали, поздравили нас с бабулей, на столах и табуретках ворохи подарков, пироги, конфеты, колбаса. Сын увлеченно гоняет волка за яйцами, бабуля дремлет за печкой, импортный телевизор песни поет… А я места себе не нахожу.
Затем сгребаю все подарки и высыпаю на пол – беру три блестящих пакета из фольги, и раскладываю – мыла, кремы для рук, массажные щетки, орифлеймы… Все это щедро засыпаю конфетами, беру бутылку шампанского и выхожу в ночь.
У бабы Ани горит свет.
-Проходи , дочка! – радуется она мне. – Шурка с Наськой пошли деда поздравить, щас придут.
На печке варятся пельмени с лавровым листом, на столе бутылка водки, квашеная «капизда», пахнет апельсинами и стихами Бродского. На кровати раскиданы старые фотографии.
Я сажусь на кровать и перебираю их.
-А.. карточки вот смотрела… - говорит баба Аня.
- А где Настя с Шурой?
--А вот же…
Она выуживает студийное фото, - три черно-белые девушки, посредине красавица, с копной белокурых волос, слева брюнетка, справа – толстощекая деваха. Улыбаются…
-Баба Аня, а почему баба Настя без детей и одна?
- Дык, детей у нее по-женски нету. А мужиков она не любит…Было дело еще на зоне, така любовь, така любовь… Мы все записки передавали, вся зона… А потом Серегу ее выпустили на поселение раньше на полгода, а он не удержался, прибил кого то по пьяни, думал, не дознаются. Ан, дознались. Наську нашу следователь и начальник призвали, говорят, мол, полюби ты нас, старых козлов, а то Сереге твоему вышка. Куда деваться? За полгода девку чуть до могилы не довели. А как вышла Настя, так Серега, придурок лагерный, нос отворотил, мол, ты мне изменила… Потом вот… строили коммунизм, только-только оклемались, тут Меченый перестройку придумал, опять в гавно упали… Сейчас вот тоже вроде налаживается, так по телевизору кажут про конец света, тьху, когда ж кончится-то…
В дом с мороза заваливают баба Настя и баба Шура.
- Поздравили деда то? – отряхивает веником их шубы баба Аня.
- Ох ты, гости у нас? Да сидит, старый экибастуз, то спит, то пердит, то песни поет…
Я, как дед Мороз, достаю пакеты из мешка.
Блеск фольги бьет по морщинам ярким светом, разливается теплом вокруг, кружат снежинки, вальс и шляпки, запах духов и туманов… Девушки дрожащими руками гладят сокровища, щербатые улыбки озаряют печеные лица, - материал для гвоздей… В воздухе витают искорки волшебства, как в диснеевском мультике… Шампанское бьет через край стареньких отбитых бокалов, тихий смех…
- За любовь, девочки! - поднимает бокал баба Настя. – За любовь!
И я понимаю, что все, что со мной произошло или произойдет, все мои несчастья и неудачи - всего лишь ласковый поцелуй Бога. И очень хочется жить…
По колесами братовой восьмерки – Сибирь, расстилается, как белая скатерть. Тридцать первое декабря, - еду осторожно, еле перебирая шинами, - дорога, как мокрый леденец. Чуть резче руль – тут же встаешь поперек дороги, как шлагбаум.
Вижу, впереди идут три подруги, 32-ого года выпуска, баба Шура, баба Настя, баба Аня. Опять, наверное, автобус напился, вот и чапают с города до деревни пешком. Идут, раскрылатились, платки, как занавески полощутся, от мехов из чебурашки пар валит. Две из них - Шура и Настя, бывшие зэчки, родом из Питера, – сидели в Тайшете по пятьдесят восьмой. Аня, местная, работала на зоне библиотекарем. Там и сдружились. Потом реабилитация, работа на коммунистическую стройку, дети, внуки… Только у бабы Насти никого не было и нет. Одна, старушка.
Аккуратно притормаживаю и коротко сигналю, чтобы не напугать. Через минуту восьмерка наполняется морозным воздухом, плюшевым запахом, неподдельной радостью и трехэтажным, соленым, полублатным получалдонским говорком.
-Вот свезло нам, бабки! А то все гезунды заебунели! – счастливо смеется баба Настя, угнездившись, как мохнатая птица, на переднем сиденье. – Это ж, зараза мандоглазая, залил шары. Добром ведь просили, ласково, Коля, падла, не напейся раньше времени, да срать он хотел фигурно!
- Он моего собака и сожрал! – добавляет баба Шура, - пошел собак за двор пробздеться, тут его китаебище эта и сожрала.
Я еле заметно улыбаюсь. Люблю этот старухин базар-вокзал, уши сворачиваются и в горле першит от словечек. Матерятся, как дышат.
-А вы у бабки своей миллионщики что ли? – спрашивает баба Настя.
-С чего вы взяли , Анастасия Матвеевна?
-Дык, полные чумайданы добра поди. Дайча пришла к бабке вашей по молоко, а она конфеты шоколадные жрёт , телевизор импортный смотрит, - мне насыпала. А мне ее кроме капизды квашеной и угостить нечем, так у вас своей бочками…
Что за жизнь, эх, когда шоколадные конфеты человеку за счастье?
-Бабка у нее бравая, не пиздико… - откликается Шура. – Всю жизнь пахала, как тот мерблюд, сама маленька, а слона утащит…
Едем тихо, как мухи на костылях, ползем. У Шуры и Насти рот не закрывается, что видят о том и поют, без переходов. Морозное марево стучится в окна восьмерки, они покрываются узором от дыхания, дворники примерзли. Навстречу так же крадучись, ползет праворульная белая Тойота, а на торпедке со стороны пассажира сидит кот, беленький, красивенький, смотрит зелеными глазами на нас.
- Какой добрый коток… - выдыхает баба Шура, - наш коток, сибирский.
-Да где-жа сибирский, глаза-то разуй, наши то коты полосатеньки, а этот вон какой богатый! – говорит баба Настя. – Персидский али сиямский, не разберу.
-Где ж сиямский? – заводится с полоборота баба Шура. – Это вот у моей сватьи, блядишшы, вот у той сиямский, срамная жёппа, фашист недобитый! А этот сибирский!
- Ну ты в котах-то разбирашся, как в сортах навоза. Иди Шарика своего доедай, сама поди на холодец и заколбасила и шапку сшила… - ржет баба Настя.
- Слюха! – вдруг тоненько кричит баба Шура, - Слюха безобразна!
- Уймитесь девочки, ну что вы… - говорит баба Аня.
- Молчи , Алексеевна, сама в хлебном коржики воруешь! – забивает гвоздь в крышку своего гроба баба Настя.
- Я ворую!? – баба Аня резко задыхается. – Да как язык твой поганый не отсохнет, уголовка, мандалина лагерьная!
Баба Настя стукается лицом о торпедку от мощного удара. Челюсть клацает.
- Ты че делаешь то, - вопит она, оборачиваясь, - лошадь ты протухшая… Чуть зубы мне не оставила…
И тут же еще раз получает по башке.
-Ах ты…
Вот рецидивистки престарелые, устроили свалку в машине! Бабынастина шуба застит мне белый свет, руль бьет в руках, и я краем глаза вдруг вижу Камаз, который несется по моей полосе навстречу. Выжимаю газ и поворачиваю руль влево. Восьмерка совершает резкий прыжок через обочину, и зарывается по зеркала в снег. Мотор глохнет и наступает тишина….
-Шурка…Шурка… ты жива ли? – всхлипывает баба Аня.
- Вот курвы старые… - скрипит баба Шура, - чего наделали.
Я озираюсь по сторонам, нет никакого Камаза, привиделось что ли? Начинаю закипать.
- Да что вы вечно скандалите на ровном месте, ровно не ходите?
- Не скули, скулёта! – бодро отвечает баба Настя и оглядывает диспозицию.
Я пробираюсь через Шуру и Аню к багажнику и с трудом вытаскиваю лопату, на которой издевательской рукой брата написано «4WD» Открываю замерзшее окно, и выползаю наружу. Мороз схватывает мгновенно, пробирая до костей.
- Ослобони-ко нас! – кричит мне баба Шура.
Откидываю и утаптываю снег со стороны двери, бабки вываливают наружу.
Начинаю отгребать снег от багажника. Надо проложить траншею до дороги, правда хрен выползешь по такой скользкоте.
-Дай-ко… - баба Настя отнимает у меня лопату. – Иди сядь в машину, что ты роешь то, как кот пассати… А ебун то градусов сорок будет, нет ли…
Сажусь за руль, практически превратившись в соляной столб, завожу машину, врубаю печку. Бабки гребут траншею, только снег столбом. Лопатой, руками… Раскраснелись, скинули шубы. Траншея вырастает на глазах. Я кричу бабкам, чтобы толкали. Благослови Бог конструктора восьмерки, придумал же ей задний привод. Бабки упираются в бампер, и машина тихо тихо выползает наверх.
- Шурка! – слышу я сквозь рев мотора. – А помнишь, как трактор из болота тащили?
- Помню…- хрипит баба Шура. – Выволокли.. А тут кака-то паршива машинешка… Вытолкаем!
Уперлись рогом, коски седые разметались, лица горят красным, дышат как паровозы.
И вдруг…
Я вижу то, от чего холод прошибает позвоночник и немеют пальцы. Вместо сморщенных бабок вижу - посередине красавицу, с копной золотых волос, справа маленькую синеглазую брюнетку, слева румяную толстощекую деваху… Зажмуриваю глаза и мотаю головой, вот наваждение!
Машина с ревом выскакивает на дорогу и делает пируэт, как балерина на льду. Счастливые бабки подбирают шубы и загружаются обратно, - вытолкались, слава Богу!
- В деревню спускаться пешком будете! – говорю я – Скользко, еще угандошусь где-нибудь, с вами…
-Не ссы узорами! - орет в ответ баба Настя. – Спустимся!
***
Вечер накрыл деревушку теплым фиолетовым покрывалом. Гости – братья, сестры, дяди, тети – все уже приехали и уехали, поздравили нас с бабулей, на столах и табуретках ворохи подарков, пироги, конфеты, колбаса. Сын увлеченно гоняет волка за яйцами, бабуля дремлет за печкой, импортный телевизор песни поет… А я места себе не нахожу.
Затем сгребаю все подарки и высыпаю на пол – беру три блестящих пакета из фольги, и раскладываю – мыла, кремы для рук, массажные щетки, орифлеймы… Все это щедро засыпаю конфетами, беру бутылку шампанского и выхожу в ночь.
У бабы Ани горит свет.
-Проходи , дочка! – радуется она мне. – Шурка с Наськой пошли деда поздравить, щас придут.
На печке варятся пельмени с лавровым листом, на столе бутылка водки, квашеная «капизда», пахнет апельсинами и стихами Бродского. На кровати раскиданы старые фотографии.
Я сажусь на кровать и перебираю их.
-А.. карточки вот смотрела… - говорит баба Аня.
- А где Настя с Шурой?
--А вот же…
Она выуживает студийное фото, - три черно-белые девушки, посредине красавица, с копной белокурых волос, слева брюнетка, справа – толстощекая деваха. Улыбаются…
-Баба Аня, а почему баба Настя без детей и одна?
- Дык, детей у нее по-женски нету. А мужиков она не любит…Было дело еще на зоне, така любовь, така любовь… Мы все записки передавали, вся зона… А потом Серегу ее выпустили на поселение раньше на полгода, а он не удержался, прибил кого то по пьяни, думал, не дознаются. Ан, дознались. Наську нашу следователь и начальник призвали, говорят, мол, полюби ты нас, старых козлов, а то Сереге твоему вышка. Куда деваться? За полгода девку чуть до могилы не довели. А как вышла Настя, так Серега, придурок лагерный, нос отворотил, мол, ты мне изменила… Потом вот… строили коммунизм, только-только оклемались, тут Меченый перестройку придумал, опять в гавно упали… Сейчас вот тоже вроде налаживается, так по телевизору кажут про конец света, тьху, когда ж кончится-то…
В дом с мороза заваливают баба Настя и баба Шура.
- Поздравили деда то? – отряхивает веником их шубы баба Аня.
- Ох ты, гости у нас? Да сидит, старый экибастуз, то спит, то пердит, то песни поет…
Я, как дед Мороз, достаю пакеты из мешка.
Блеск фольги бьет по морщинам ярким светом, разливается теплом вокруг, кружат снежинки, вальс и шляпки, запах духов и туманов… Девушки дрожащими руками гладят сокровища, щербатые улыбки озаряют печеные лица, - материал для гвоздей… В воздухе витают искорки волшебства, как в диснеевском мультике… Шампанское бьет через край стареньких отбитых бокалов, тихий смех…
- За любовь, девочки! - поднимает бокал баба Настя. – За любовь!
И я понимаю, что все, что со мной произошло или произойдет, все мои несчастья и неудачи - всего лишь ласковый поцелуй Бога. И очень хочется жить…
комментарии:
добавить комментарий
Пожалуйста, войдите чтобы добавить комментарий.