Диалоги на рыбалке

- Пап, можно, я его порву?
- Кого?
- Вот этого…
Мишка вытягивает двумя пальцами из консервной банки червяка. Тот вяло извивается.
- Нельзя. Положи обратно.
Мишка недовольно разжимает пальцы, вытирает их об шорты. Все, пропали мы, мать нас за грязные шорты перепилит.
- А почему? Ему больно, да?
- Да, больно.
Мы сидим на берегу тихого затона. Тонюсенькая стрекоза с крылышками цвета синего бархата села на неподвижный поплавок. По другую сторону зеркала воды на отраженный поплавок села другая, перевернутая, стрекоза. Тихо, только метрах в ста от нас, там, где берег покруче, по пояс в воде возятся пацаны. Они старше Мишки, им лет по восемь – десять.
Поплавок вздрагивает, стрекоза улетает. Ну вот, опять наживку менять…
Я снимаю с крючка измочаленного червяка и достаю другого из банки, прокалываю его и натягиваю, как чулок, на крючок. Мишка настороженно наблюдает за операцией.

- Ему же больно!

- Отстань. Не очень больно.
Мишка какое-то время сидит рядом со мной, потом ему становится скучно и он идет туда, где трава не вытоптана. Спустя минуту он сидит на траве и сосредоточено делает что-то.
- Мишк, что делаешь?

- Ничего.
Я подхожу к нему. Сын отрывает по одной ноги у жука-бронзовки.
- Я тебе, стервец, самому сейчас ноги поотрываю! А ну, отпусти жука!
Мишка изумленно смотрит на меня, потом осторожно опускает жука на землю. Уголки рта у него ползут вниз, нижняя губа вздрагивает.

Я тихонько тычу его пальцем в живот:
- Все, щас будем ноги дергать!

Мишка неуверенно улыбается, потом кидается драпать. Несколько минут мы носимся по берегу, орем и визжим, пока не устаем. Я возвращаюсь к удочке. Мишка пару минут сидит рядом. Потом ему делается скучно и он идет рвать репьи. Из репьев сын делает что-то вроде неопрятного снеговика.
Поплавок дергается, пару раз неглубоко ныряет. Нет, крупная рыба так не клюет. Ну-ка… Точно, верхоплавка. Рыбка подпрыгивает на песке.
Подбегает Мишка.

- А рыбке больно?
- Наверное, больно.
- Смотри, дышит… Пап, давай, отпустим!
- Отпусти.
Мишка хватает рыбешку и опускает ее в воду. С тельца осыпаются и тонут песчинки, медленно кружатся перламутровые блестки чешуи. Несколько секунд рыба плавает кверху брюшком, потом переворачивается и уходит в глубь.
- А зачем мы рыбу ловим?

- Тебе нравится ловить?
- Не знаю…
- А мне нравится. Вдруг клюнет большая. Или русалка.
Мишка недоверчиво смотрит на меня. Он не верит ни в большую рыбу, ни в русалок.
- А они не бывают!
- Кто?
- Русалки!

- Бывают.
- А ты ловил?
- Ловил.
- С хвостом?

- Нет, бесхвостую. Еще когда с мамой твоей не познакомился.
- А она уплыла?
- Уплыла.
- А почему?
- Потому, что большой крепкий крючок превратился в маленького червячка. А русалка засмеялась и уплыла.
Мишка опять смотрит недоверчиво, а меня разбирает смех.
- А ей было больно?
- Нет, ей совсем не было больно.
Мишка снова отходит, набирает мелких голышей и кидает их в лягушат, греющихся на береговой кромке.
- Мишка! Ну что ты, паразит, опять затеял? А если попадешь? Лягушка умрет же!
- А ей больно?
- Больно. Сам вот попробуй, кинь камень себе на голову.
Мишка думает, потом сообщает:
- А у нас в садике Вовка Крапивин игрушками кидается. Больно. Он плохой, и козюльки ест!
Я складываю удочку и мы идем домой. Мишка по дороге пытается поймать прыткую ящерицу: их здесь множество, травянисто-зеленых и серых. Куда там, попробуй, поймай ее, шуструю. А еще пацан рассуждает о тех, кому больно и не очень, кого можно обижать, а кого – нельзя.
А я думаю о том, что и сам не знаю, отчего комара давлю с полным безразличием, могу при необходимости зарубить курицу, а кинуть камень в лягушку рука не поднимается. И потом вспоминаю совсем давнее: мы с отцом ловим рыбу. Вот, как нынче я и Мишка. Ее изрядно в авоське, той, что была вместо садка. Рыбешки разевают рты, тычутся головами в ячейки авоськи, и мне их жалко.
- Пап, можно, я их выпущу?
- Ну, выпусти…
И уплывает, скрываются под отблесками водяной ряби рыбья мелочь, а я испытываю смутное облегчение.