Меха и туманы

Я не люблю шубы.

Я радуюсь тому, что артефакт, за который нужно выложить полцарства, теперь в моем климате не актуален – его можно вывести на прогулку минимум два раза в год. В остальное время он будет висеть в шкафу и заигрывать с молью. Меха меня окружали с рождения, папин брат был охотником, и чтобы дармовая семейная сила не простаивала, в маленькую клетушку-квартирку в военном городке свозились шкурки норок в мешках, - а мама, качая меня ногой в коляске, руками терла сухие норочьи скальпы, для придания им мягкости. Запах стоял такой, что тараканы задумались о своей жизни и ушли в соседний дом. Наверное, с тех пор я не могу нюхать норку, хотя она ничем и не пахнет. И трогать голыми руками замшу. К двум годам дядя справил мне соболью шубу, которая из-за ватина весила, как грузовик. Я в этой шубе не влезала ни в одни санки, выпадала на ходу, а смириться с грузовиком на руках можно было, только если поскользнешься. Ходить самостоятельно я в ней тоже не могла.
Но в глубокой Сибири жить без шубы, это значит два месяца не выходить из дома. Там хоть восемь пуховиков надень, все равно замерзнешь через полчаса. Мысленно глажу сибирских теток по голове – восемь утра, темень, туман, ветер завывает в трубах, солнце точно встанет завтра, кожа лица отказывается лосниться и слезает с щек обратно в постель грустными хлопьями. Волосы упираются шапке до последнего руками и ногами, а потом, смирившись, умирают. Сапоги смотрят с презрением на два носка на ноге, - носки делают вид, что не замечают. И поверх всей этой спарты надевается Шуба, живая и сердитая, сразу делая движения короче на две амплитуды. А потом улица, мороз, фонарь – кругом бредут такие же зомби.

…Мне шесть лет, и под мутоновой шубой у меня кошка, которую я пообещала принести в садик. Бабуля застегивает на мне золотой офицерский ремень и кошка с матами выдавливается наружу. Эту шубу мне подарила бабуля, и ее сперли на следующий год, через неделю после начала зимы, в школе. Вернее подменили на тощую мутоновую абдергайку, и я была счастлива. Потому что в моей роскошной и толстопузой резво бегать по снегу не было никакой возможности, а в этой куцей и облезлой – самое то. Родители, конечно, не разделили моего восторга, и во втором классе мне была куплена сестра первой, толстая и неповоротливая, которую я вешала уже в классе. Знали бы вы, как мы ждали момента, когда шубу можно было поменять на куртку. И как снимали шапки при намеке на солнышко, приманивали весну…

Потом я выросла, и шубы выросли вместе со мной. Они стали тяжелее, китаистее и смешнее. Как то мама купила мне китайскую шубу из китайского кролика. Светленькая такая , оптимистичная. Через неделю у нее оторвался рукав. Мы решили заглянуть во внутренности шубы, и нас накрыл китайский сюрреализм. Судя по изнанке, китайцы забрасывали кроликов в мясорубку, а потом сшивали их бренные останки. Это же надо, какого размера кусочки шкурки в ход шли… Мы посмеялись и забросили шубу на антресоли, а потом выяснилось, что в соседнем подъезде живет чудо-мастер, который проклеивает такие шубы марлей, и они становятся вечными. Достали свою, но она была уже наполовину съедена нашей молью Машей. У нас жила моль Маша, перманентно, и ей всегда было чем перекусить, потому-что зимой сибирские квартиры напоминают зверинец. Наш серый дог не переносил волчью доху отчима, и в один прекрасный день она погибла под его непримиримыми зубами. Зато мою рыже-собачью почему то не трогал, хотя я втихаря предлагала ему надругаться. Носить больше получаса ее было невозможно, она ложилась на плечи таким тяжким грузом, что к концу дня я ощущала себя древней каргой, собирающей бутылки, - голову от земли поднять было невозможно.

А потом в моду вошли лисьи шубы. Смешнее тетки в натуральной некрашеной лисьей шубе просто трудно себе представить. Эдакие лисы Алисы с хвостами через плечо, разноцветно-облезлые, в черных сапогах, потому что под лису кроме черного хорош только зеленый, но зеленые сапоги тогда были только у меня. Я в такой шубе проходила два года, и очень обрадовалась, когда на нее случайно упал обогреватель. А носили ли вы когда-нибудь шубу из нутрии? Мне кажется, страшнее такой шубы может быть только нутриевая шапка. Неубиваемая вещь, хоть как протирай ее об стены, не сотрется. Моя была цвету мрачного, темно-коричневого, без всяких отступлений. Я с самого начала поняла, что она сослужит мне верой и правдой лет пятьдесят, и поменять ее на следующий год не удастся. Пришлось разыграть истерику на нутриевый мех, и шуба уехала к родственникам. До сих пор там живет, в кладовке и умирать не собирается.

У моей подруги была каракулевая, до пят. В наше время даже каракулевый воротник мог приклеить к тебе кличку «овца», что уж говорить о целой шубе… Зато сверзившись один раз с трехметрового парапета, подруга осталась жива благодаря двухслойному ватину. А потом дядя справил мне песца. Легкий, пушистый, короткий, серо-голубой, невообразимо красивый. Единственное, что омрачало мне жизнь, это мысль о том, я что я ношу недопеска Наполеона Третьего. Вот такие двойные стандарты – крысу и овцу мне было не жалко.

До дорогих шуб за пол-царства я так и не доросла. Уехала в страну, где шубы носят только пастухи в горах и гламурные светские львицы. В пастухи меня не возьмут, а в львицы мне самой не хочется. Сейчас мои подруги носят легонькие шубки из норок с искусственным интеллектом, меховые жилетики, прицепные воротники и удивляются, почему я даже не смотрю в меховую сторону. Как то сложно объяснить, что во мне поет память предков, и что шуба для меня не роскошь, а средство перемещения в пространстве и способ выживания. Я так и не научилась смотреть на нее, как на украшение персоны, как на статус, как на необходимое вложение лишних средств. А ближе к старости я с грустью думаю, что вот бегал-бегал зверь, радовался жизни (или сидел в клетке и радовался еде) а его раз и на шубу.

И одно дело, когда без нее ты замерзнешь, как тот ямщик на Ярославском тракте, и совсем другое, когда под шубой маленькое черное платье и туфли. Понимаю, что невообразимую чушь я думаю, - шуба не оживет, из-за того что ты ее не купила, но ничего с собой поделать не могу. Перед глазами передвижной Баргузинский зоопарк, с песцовой семьей – мамой, папой и тремя недопесками, с кучей-малой из шкодных соболей и с захворавшей норкой, которая наверное, отдала бы шкуру, лишь бы вновь оказаться в тайге. И меня накрывает чувство вселенской несправедливости, когда одна божья тварь служит прихотью для другой. Тихое такое, беспомощное чувство - где то между Гринписом и «шубаэтоколхозом»…