Дочь понедельника

Если повезет, то самое ненавистное место в кухне – между раковиной и плитой – будет теплым и солнечным. Я встану на него босой ногой и стану жарить кофе, как учила в детстве мама: пока не закоричневеет стенка чугунной сковороды.

8. 15. Утро понедельника.

Я жду этого часа весь уикенд – когда включаю печку в стотысячный раз, чтобы нажарить оладиков, потому что борщ никто не желает есть «еще и на ужин»; когда взбиваю фейри для неубывающей посуды или поднимаю с пола игрушки, карандаши, бумажных кукол. Он видится мне спасательным кругом, пока я вожу парующим утюгом по бескрайнему морю рубашек, и зеленеет далеким островом, куда нам со шваброй, лениво полирующей в пятый раз прихожку, никак не дотянуться.

У мам нет выходных. Но у них есть понедельники.

Понедельники неукоснительно приходят вслед за изнурительными воскресеньями и начинаются ровно в 8. 15 утра в почти идеальной (соседи – учителя с сорокалетним стажем работы – проживают жизнь профессионально) тишине.

Я перемалываю кофе в ручной кофемолке – прогресс в данном случае – просто враг, варю его в старенькой джезве, переливаю в последнюю чашку из мейсеновского бабушкиного сервиза и присыпаю перцем и корицей.

Беру в руки свое любимое понедельничное чтиво – «Ъ Weekend». Это красивый и элегантный журнал, вкуснопахнущий богатством и полной жизнью.

Его приносит муж в пятницу вечером, и я кладу его на холодильник: если не уследить, то из него вырежут все шелковые дорогущие тряпочки, которые презентует из номера в номер сестра миллионера П. Марина. Спасибо, Марина - вон от того платья в правом верхнем углу – блискучего, черного, с неровным подолом и двумя рядами жемчуга на вороте, я, наверное, не отказалась бы. Но, в общем, вы – не мой любимый автор. Вы стоите в нижнем ряду прямо за ресторанным критиком Ц., которая так долго вкушала общепита, что уже, кажется, утратила вкус к описанию его.

Еще выше – пищевержец и блюдовершитель З. Я отдаю должное его советам выгуливать свинину, пржде чем забербекюить ее в карамельном соусе (немного тимьяна и никакой зиры!). Это красиво и над этим хочется немного помедитировать, отставив на время брюкву и картошку.

Но уже зовут Б. и Т. – немного умных книжек в утро понедельника и размышлений кино, «котороезаставляетдумать» – сенкс, я лучше выберу М.: ее рецензии забавны и злы, но над ними совсем не нужно думать.

А вот когда кофе уже почти выпит и в тонкой чашке остаются гадательные разводы, я открываю страницу Х. Я хочу быть человеком, для которого пишет этот одетый в костюмы от – наверняка кого-нибудь Армани – критик - искусствовед. Я хочу быть той целевой аудиторией, которая изначально знает, что вот «Стейнвей» - инструмент жесткий и несколько агрессивный, генеральский, а «Безендорфер» (черт, я даже не слышала о таком рояле!!) – напротив, звучит мягко и домашне. Тем понимающим читателем, который не вытаращит глаза на фразе «крещенский холод рационализма», а вздохнет – грустно и одобрительно. Тем меломаном, что читает именитые фамилии исполнителей без тайного восторга неофита, но с привычном обожанием посвященного; что способен долго печалиться над закрытием БЗК в предстоящем сезоне и вносить из-за того коррективы в свой ежедневник…

Но я просто допиваю свой кофе и сижу еще некоторое время в полной тишине. И думаю, отчего я – ни разу не холостяк по жизни, а человек глубоко семейный, окруженный любящей родней и друзьями – жду вот этого одинокого утра понедельника и этого пустого журнала, который не имеет к моей жизни никакого отношения, почему?

Но Х. не дает ответа. А просто пишет о высоких материях так, словно они обманчиво близки и до них можно дотянуться из сентябрьского понедельничного утра с чашкой мейсеновского сервиза в руке.

И тогда я включаю радио «Орфей».

И возвращаюсь домой.