...и много, много радости

 Если вдуматься, у меня тоже нет причин любить елку. Если вдуматься, у меня даже наоборот, есть причины ее не любить!

Еще в детском садике началось. У нас там, в группе как-то быстро образовалась своя звезда. Звали ее, как сейчас помню – Оленька С. Почему образовываются эти садиковые звезды и куда они деваются уже в первых классах школы – это отдельный вопрос, который еще ждет своих пытливых исследователей. А пока была Оленька. И ее как-то все сразу стали любить и даже самый раскрасивейший мальчик Мурадик. Хотя мы с ним раз подрались в беседке, и так качественно подрались, что твердо договорились жениться, чтобы быть друг у друга под рукой. И тут она. Да еще лысая. То есть постриженная налысо. А я вся в кудрях, глаза врастопыру, во дворе бабушки зовут ангелочком, родительские друзья умиляются, а ничего с этой Оленькой поделать не могу. В общем – несправедливость.

Но тут НГ и елка! И Оленька просто себе снежинка, одна из многих, а я – целая единственная лисичка и у меня еще маска на голове и роскошный хвост, который нужно держать и отводить руку в сторону, чтобы все его хорошенько видели.

Мы пока репетировали – я каждый раз вся вибрировала в предвкушении счастья, Мурадика и триумфа над лысой Оленькой в снежинкиной марле.

А в самый тот день, когда наконец-то я своим рыжим хвостом должна была все на свете победить и вернуть себе мурадиковое сердце – за завтраком из меня полезла назад манная каша. Перла, как живая и напрасно я зажимала рот руками. То ли корь это была, то ли свинка, но я заблевала своей упрямой кашей весь стол и всех идиотских снежинок, и даже воспитательницу.

Лисичкин хвост больше не доставался мне никогда. Кому нужна блюющая лисичка?

Зато как-то уже в школе снова была елка и вся моя семья целую неделю или даже больше шила мне Дюймовочкин костюм. Это было прекасное шелковое платьице с юбкой солнце-клеш и на эту юбку были нашиты бусинки от елочных бус и рассажены бабочки с крыльями из тонкого цветного поролона. У бабочек были еще усики с бусинками на концах, платье было цвета сирени и вообще красота сказочная и неописуемая!

Мама его выгладила, положила между двумя листами газеты «Дагестанская правда», чтоб не помялось и повезла нас с платьем в школу на утренник. А уже в классе, когда пришло время превращаться из девочки в Дюймовочку и отбиваться от настойчивых женихов типа жаб, жуков и кротов – оказалось, что платья между газетными листами – нет. Скользкое, выпало, улизнуло где-то по дороге. Я складывала газету, закрыв глаза, дышала над ней и снова раскрывала, я думала, может, оно, как кролик у фокусника – раз и обнаружится и заблестит всеми своими бусинками и бабочками. Но я была плохой фокусник. Совсем хреновый.

Мама пыталась меня отвлечь и утешить. Мама говорила, что мое платье нашла бедная милая сиротка вроде Козетты, но я-то знала, как в действительности обстоят дела. Я знала, что никакая это не Козетта, а очередная Оленька сейчас трогает своими гадкими лапами моих чудесных бабочек, склонив набок лысую свою голову.

Ну а третий Новый год запомнился не столько мне сколько моему папе. У них в МВД была елка для мвдвских детей и он очень радовался, что может меня туда привести и гордиться. Тем более у меня был очень идеологически выдержанный костюм. На голове обруч с синим полумесяцем из картона, а вся остальная я была втиснута в желтое платье – потому что Луна. И по мне всюду были из бархатной бумаги лунные кратеры, а между ними полз маленький красивый луноход с гордыми буквами СССР. На этот раз платье не потерялось и я никого не обблевала. Даже больше! Мне дали первый приз – мерзкую маленькую твердую собачку за костюм и такого же маленького мерзкого зайчика за песню.

Песня была жалостная. Может, кто ее и помнит.. Она про то, как девочка ждет воскресенья, чтоб у мамы и папы – выходной, потому что одиночество ее совсем загрызло и сил уже прямо никаких, и так она прямо радуется, а тут - «вот настает воскресенье и что же? Папа уходит у него дела. Мама от дел оторваться не может и я остаюсь на целый день одна». Это хорошая песня, чтобы петь ее в электричках. Но я спела под елкой. Очень проникновенно спела, прижимая к груди выигранную собачку. Вся в луноходах и кратерах, со сползающим на лоб полумесяцем. Папино милицейское начальство сдержанно по-милицейски рыдало и крупные мокрые слезы текли по нарядным мундирам.

И на следующий день начальство вызвало папу к себе и там устроило ему страшный скандал, что ребенок совсем заброшен и наверняка не сегодня – завтра пойдет по кривой дорожке, а луноходная песнь – это буквально последний крик о помощи! Можно даже сказать - писк!

Больше папа к себе на работу на утренники меня не водил. Водила мама в свой институт физики. Но ученые – они были совсем не так сентиментальны, как милиция, они сухари, привыкли ко всякому и работали между колбочек и страшых изотопов. Так что больше мне опозорить свое семейство не удавалось.

Во всяком случае, пока не выросла.