Вишневый бокал

Спрашиваешь, почему я с ним живу, если так часто ссоримся? Знаешь, он меня смешит. Одного этого достаточно, в принципе. Но есть еще кое-что.

По большей части, я, конечно - «любимый» да «Рыженький», максимум, что позволяю себе - «любимый, сиди на жопе ровно!». Но иногда неожиданно включается Щитовидка. Раздается щелчок и все вдруг резко меняется. В первую очередь - я сама. Тогда могу и по-другому. Наорать, например. Громко. И еще много чего натворить. 

Но тут дело такое… Эта чертова Щитовидка вдруг так же резко выключается, кураж пропадает мгновенно, оглядываешься  растерянно - что там, что? – и будто очутился  прямо в зале, где полно нарядного народу, а ты совсем без штанов. Как сюда забрел? Почему? Каким боком пролезть теперь к двери и вернуть все обратно, отмотать пленку до момента, когда еще и мысли о безштановости не могло быть?

В общем – беда и позорище. И тут нужно чтобы тебе помогли. Потому как ты застрял в трубе, тебя там прищемило и самому не выбраться. Только чужие руки могут осторожненько, за хвост, за лапки, проворачивая в нужную сторону…

 Я не могу сказать, в какой момент мой бронепоезд медленно вырулил с запасных путей и попер вперед, неотвратимый, как Божия гроза. Факт, что вырулил и попер. На Рыжего, само собой. Единственное, что я смогла сделать – это кидать бьющееся не в него, а в стенку, рядом с его бесценным организмом. Когда очнулась, оказалось что сижу на диване и стараюсь делать каменное непреклонное лицо. С дивана слезать потрухивала, потому что вокруг было колко. Если фигачишь об стену сначала вишневого цвета высокий и узкий, еще бабушкин бокал, а затем тарелку, уворованную кем-то из друзей из столовки и принесенную к тебе как трофей, а за ней еще и пепельницу – нельзя рассчитывать, что будет не колко.

Ссора началась, потому что я люблю, когда он вечером дома и он сказал, что никуда не собирается, и я уже представляла, как мы будем валяться на диване, глядеть в телек, держать друг друга за руку и болтать о чепухе. У меня даже уже был смех припасен над какой-нибудь его очередной фразочкой и я планировала щекотно попыхтеть ему в ухо, как ежик, чтоб хихикал и уворачивался и говорил мне «Маару-у-уся ты!».

А тут вдруг Рыжий резко передумал и засобирался на какую-то свою идиотскую репетицию. И все мои ежиковы пыхтения и смех, и «за руки» – все накрылось. Я страшно за них расстроилась, будто я когда-то родила деток и мужественно их растила одна, а потом привела наконец-то знакомить с папой, нарядила их, вымыла и гордилась, а он на них даже не взглянул, сказал, что некогда. 

Некоторые люди, когда расстраиваются – они тихо плачут или уходят на кухню стоять у окна в майке, молчать и много курить. Я им завидую. У них есть стиль. У меня стиля нету. Я ору и кидаюсь всем, что под рукой. А потом сижу, как уродский дебил, понимая, что все-все-все только что своими руками испоганила и никакой нормальный мужик не останется дома, если его вот так тарелками и бокалом об стену уговаривать. И что сейчас он пожмет плечами, переступит через осколки, выйдет и аккуратно закроет за собой дверь. А я останусь тут среди осколков. И он будет выглядеть достойно, а я - как полный мудак. 

И выхода из ситуации нет. Нельзя же сначала кидать в человека тарелками, а потом, как ни в чем ни бывало прикоснуться или заговорить с ним. 

Я сидела и мне было тошно. Я застряла в трубе, из которой откачали воздух – ни сказать, ни махнуть рукой, ни промычать примирительное – ничего нельзя, только глядеть, как Рыжий пожимает плечами, выходит из комнаты и…

вдруг возвращается с веником и совком! И начинает все это безобразие, мною учиненное, тихонечко подметать. Ну, будто он один был дома и случайно что-то опрокинул.

И я тут сразу стала страшно виноватая и счастливая, что он меня вот так спас и выручил, и кинулась к нему, и стала эти веник-совок у него из рук забирать, и немножко плакать от облегчения, от счастья вернуться туда, где есть место для слов, и бормотать, что дура, что больше не стану никогда..

А он так голову поднимает и спокойно говорит – Знаешь, мне этот вишневый бокал никогда не нравился.