Шел отряд по берегу

И опять я пишу к тебе, драгоценная, золотая и хрустальная моя Василиса

Почему вдруг о папе, с какого перепугу – черт знает. С ним все в порядке, не подумай чего. Мы виделись совсем недавно, на мамином дне рождения, то есть, 12-го августа. Он, как всегда, сидел во главе стола и тамадил. Папа плохо слышит и поэтому, когда сам не говорит – ему делается очень скучно. Тут мы с ним похожи, хотя я слышу хорошо.

Вся папина тамадовость сейчас сводится к тому, чтобы произносить тосты за присутствующих и отсутствующих. И он очень нервничает, когда мы сбегаем на балкон покурить или в анькину комнату – посплетничать. В стройном ряду сидящих за столом образуется прореха, через нее тянет сквознячком, и в папином мире становится неспокойно, тревожно.

В моем мире тоже бывает тревожно. Особенно, когда на носу 9-ое мая, 22-е июня или это… когда у нас там День милиции? В общем, в преддверии этих дат я чувствую себя очень неуютно. Потому что папу наверняка будут показывать по телеку. Мама звонит и спрашивает – ой, к нам придут с телевидения, чем угощать??

Я отвечаю – чая им налей и что-нибудь к чаю, конфет каких-нибудь,  хотя больше всего мне хочется крикнуть – мама, гони их в шею, мама! Закрой перед носом дверь и не впускай никогда, ни при каких обстоятельствах.

Я знаю, каким я увижу в телеке своего папу. Он будет сидеть на диване в кителе, со всеми своими орденами-медалями, говорить какие-то казенные слова и мне сразу захочется схватить его в охапку, утащить и спрятать ото всех, как маленького. В такие моменты он кажется мне страшно уязвимым, беззащитным, хотя бы потому, что папы моего там нет. Те, кто случайно увидит этот сюжет – рассмотрят только старика, что-то там программное говорящего и, скорее всего, переключат канал.

Они не узнают, что он любит петь «Мы – дети галактики..» и про Щорса, что идет по берегу, голова обвязана, кровь на рукаве… Что, когда поест - у него обязательно остаются в уголке рта крошки и надо подсказать, чтоб смахнул. Что мама до сих пор привычно ловит его в дверях, чтобы поправить одежду, а то у него вечно то хвост рубашечный торчит, то воротник вовнутрь загнется. Про то, как тырит среди ночи из холодильника кусок неполезной колбасы - не узнают. И что, когда злится, его глаза из голубых становятся серыми и это верный знак, что пора делать ноги..

Но этого ничего в телевизоре нет. Живого человека нет. Там, внутри кителя мог бы быть, кто угодно. Или вообще могло бы никого не быть. Только дощечка с надпись – ветеран. Будто папу отменили вообще, как неважного, перечеркнули..

Но я молчу и ничего не говорю, только про чай. Потому что – тут самое страшное, Вась – для них, для мамы и папы, это очень важная штука! Они готовятся, покупают какие-то пироги и торты, мама своей сломанной и неправильно сросшейся рукой разливает по чашкам чай для курсантов школы милиции. Они придут, сядут. Оператор будет искать нужный ракурс, девушка-журналист прошепчет скороговоркой – ой, мне нельзя сладкого, я на диете.. ну разве что маленький кусочек - а папа на полном серьезе начнет рассказывать про войну, про партизанский отряд, про кавалерию, про свой угрозыск и старую школу сыска, которую до сих пор иногда называют его именем.

А у курсантов будут пустые лица. И вполне допускаю, что кто-нибудь из них станет перекатывать в голове такое модное нынче в Дагестане округлое слово "оккупант", заедая его куском яблочного пирога.

Я этого никогда папе не скажу, даже не заикнусь. Просто думаю, а вот бы он сейчас опрокинул эти чашки и сказал прямо в камеру – да пошли вы! И рубанул кавалеристской шашкой своей по столу.  Но, шашку я стащила еще в юные годы и обменяла на пластинку Высоцкого. Да и к тому же боюсь, папа такого никогда не скажет. А еще больше боюсь, что вдруг проведут широкую компанию против государственного лицемерия. Нет, Вась, я сама сильно против лицемерия, тем более - государственного, ты ж знаешь! Я против вспоминания раз в год, против всех этих георгиевских ленточек по случаю 9-го мая, которые вяжут, куда ни попадя, чуть ли ни собакам на ошейники. Но у нас же – как? У нас же между отменой одного – насквозь фальшивого и приходом на его место другого – проходит уйма времени! И в это время не будет курсантов и люди из телека перестанут приходить.

И тогда мой папа, который, как и многие его ровесники, ничего другого, кроме этих жалких подачек и праздников с походной кухней в парке не видел и знает, для которого почему-то так важны эти  поздравления и часы "от путина", почувствует себя заброшенным и забытым. И сразу сдаст.

Мне рассказывали про одного такого старика. Он был грозой семьи, всех строил, а в какой-то момент приболел, ноги стали отказывать и речь – вроде тоже, и семья сразу засуетилась. Окружила заботой, отняла сигареты, усадила его в кресло в том углу, где не дует и даже летом закутывала в пледик, чтобы «папа не простудился». Говорят, на это было невыносимо смотреть.

Правда, у этой истории забавное продолжение. «Папе» купили ходунки, он сумел оторваться от своего кресла, а потом и речь наладилась и теперь он гоняет семейство по комнатам, сочно матерясь.

Я бы хотела это видеть. Я бы хотела с ними обоими посидеть, выпить и спеть про Щорса. Про рукав и кровавый след, что тянется по траве. Тянется и тянется. И голова обвязана.

Черт, у меня всегда в носу щиплет, когда слышу эту песню. Даже если совсем фальшиво поют