Есть ли жизнь на Марсе

 Никому не говорите, но я никогда не изменяла мужу, хоть он этого и не заслужил.
Он заслужил пятнадцатикилограммовые роги, из алтайского оленя, с тремя чебурашковыми шапками и удавленником.
Но не сложилось. Как-то было недосуг заняться этим вплотную. Все время были дела, и не было желания.
Я вообще считаю, как Новодворская, что секс – это скучно. Мы с Валерией Ильиничной читали. Мы с ней вообще лучше книжку полистаем или полы помоем.
Хотя нас с Ильиничной осаждали, конечно. Это участь всех красивых женщин – никакого прохода от мужчин. Все загораживают и загораживают нам проходы, застят свет на нашу бочку, мусорят комплиментами. Но мы не такие.
Одна проблема – о том, что мы не такие, знаем только мы. Остальные считают нас такими.

И до старости далеко, зараза. До той благословенной старости, когда скрип моего артрита будет слышен через пластиковые окна, когда зеркало станет отворачиваться, а расческа будет чувствовать себя сиротой. Когда поход за сигаретами в ларек будет многодневным приключением, а по убийству мух у меня будет черный пояс, третий дан. Я буду заигрывать с собесом, смотреть телевизор в бинокль и чувствовать себя счастливой. Потому что ни одна Жена мне не скажет лишних слов. И я смогу спокойно общаться с теми, с кем захочу, и кто захочет общаться со мной.

Я вообще люблю людей. Вы - люди, такие сладкие, хорошенькие, глазки пучеглазенькие, ножки тоненькие – задушила бы. Умницы такие, интересные, с идеями и фантазиями. Мне все равно, кто передо мной – кудрявый юноша или одноногий старик, столетняя баушка или пятилетняя девочка - я не вижу тела. Вернее тело вижу только в комплексе с мозгами. Если мозги есть – то красава. А если еще и выдающиеся душевные качества – то вообще победитель конкурса красоты. Я вас собираю в специальный ящик, и про каждого могу эссешку написать. Когда мне листопадно на душе, то я вынимаю людей из ящика и разглядываю, вспоминая.
Ну, то есть вы поняли меня – никаких мужчин и женщин – просто люди. Те из мужчин, кто был поумнее, сразу поняли, что тащить меня в постель не надо, бессмысленно, не получится, и не больно то хотелось. Лучше дружить. Те, кто не понял – ушли в горизонт и со мной не пересекаются. Все справедливо.
Но по башке все равно получаю, нет-нет. Ни за что, подруги, ни за морж собачий, горюю.
Я и так уже научилась держать дистанцию, стараясь не давать повода меня загрызть, но случаи бывают суровые.

Сижу давеча в летнем кафе, на берегу реки, пью кофе, - компания, все друг друга знают. Спустилась к речке, тут слышу, - окликнули. Спускается ко мне один замечательный дядька, на пол-жизни меня младше, вопрос задать. Задал, получил ответ, присел рядышком, с чашкой кофе. Хороший мальчик, веселый, умненький. В навороченных оптических очках. Новых. Говорю, что-то Вы, уважаемый, каждый раз в новых очках, не бьет по карману? Да, говорит, очки мои прокляты, через неделю после покупки кто-нибудь да сядет, прыгнет или сгрызет, утащив под диван. Карма. Я говорю – так купите линзы, я вам явку дам, пароль и телефон офтальмолога. А вы, - говорит – в линзах что-ли? Киваю. И тут – барабанная дробь.
Дядька наклоняется ко мне, посмотреть в мои залинзованные глаза, наклоняется с интересом, легко так, непринужденно. Очки снимает, потому что макросьемка в минусовых диоптриях не работает.
Развернулись уже на 180 в трехмерном пространстве? Увидели сцену? Ну, так вот, его девушка эту сцену тоже увидела. И поняла так, как увидела. И нет, чтобы подождать восемь секунд…
Ешки-матрешки… Вот если бы я была столетней девушкой, с синими волосами, серебряными зубами и с туевой палкой… Ах, если бы я была славной веселой старушкой, с маникюром из зеленки и фигурным радикулитом…Но нет, я пока подпадаю под категорию, которую надо опасаться всем женам.
В общем, она меня чуть в речке не утопила. Потом разбудила во мне берсерка, и чуть сама не утопла. Позор и унижение.

Терпеть я этого не могу. Вот эту святую уверенность, что определенное тело попадает в безраздельное владение после синей печати в паспорте. Что это тело можно унизить, оскорбить, обидеть, забрать домой, запереть в четырех стенах и следить за каждым шагом.
Что это дает, кто-нибудь мне скажет? Если тело замыслит побег, то оно сбежит.
Ревность губит семьи без развода, в процессе. Это уже не семья, когда один из, по умолчанию, предатель. Ревность это колхозно-молодежный набор из неуверенности в себе, глупости, вздорности и малого интеллекта. Не будет здравый человек кидаться тарелками, только из-за того, что ему показалось. Спокойно воспримет комплимент не в свою сторону, восхищенный взгляд в чужое пространство, улыбку не себе. Люди должны друг другу улыбаться. Хвалить и восхищаться. Разные люди, незнакомые. Это в их природе.
Если мужчина за общим столом голову боится поднять от тарелки – то он не мужчина, а картошка. Если женщина хочет, чтобы все человеческое в ее мужчине умерло – она не женщина, а гроб.
И я вас уверяю – самые ревнивые вдали от своей половины совершенно цинично ловят кайф от чужого внимания. Сколько раз убеждалась. А потом судят по себе. Так что есть смысл присмотреться к своим ревнивцам, проследить, как они эгегейно веселятся, вдали от дома. Просто, для информации.

Папа наш, ака муж, на заре совместной жизни тоже играл в Отелло. С друзьями его не говорить, на соседей не смотреть, дорогу у мужиков не спрашивать. Я тогда взяла папу за шею и прижала в угол, прошипев, - еще раз он меня оскорбит подозрениями, удушу. Имей уважение, сказала я. Сам шлюха. Если меня нет, значит – меня нет. Если я пришла поздно, и выпила, значит, так оно и есть. Если мне звонят мужчины – значит, мне звонят мужчины. Точка.
Как то он сразу вылечился от ревности. Умереть-то боится…

Ревность – это моральное уродство и никто меня не переубедит в обратном. Если у ревности есть повод – то лучше уйди, если не сможешь терпеть. Если повода нет, то застрелись.