Мечты и фрукты

 Там, где я выросла, любимым фруктом был лук. Иногда морошка.
Морошка росла сама, а лук выращивали полярной ночью на подоконнике. Ему светили из трёх прожекторов, под ним каждый день меняли воду и нежно гладили по зелёным пёрышкам. Ни одна орхидея в мире не познала той любви, которой мы одаривали наш лук.

Ещё были яблоки. Как известно, Шиллер не мог творить, если поблизости не валялась кучка гнилых яблок. Шиллерова муза без их запаха работать отказывалась, грозясь съехать к какому-нибудь Гёте. Страшно представить, сколько новых шедевров могла бы обрести мировая литература, запри кто-нибудь Шиллера на пару недель в нашем овощемаге в соседнем доме...
В общем, яблоки были круглый год, да.
Остальных фруктов было мало и строго по сезонам.
Некоторых не было даже по сезонам. Например, бананов, и это было ужасно.
Бананы были моей детской любовью. Я мечтала о них постоянно. Особенно сладко мечталось за тарелкой каких-нибудь унылых макарон или остывшего рассольника.

В наши края бананы попадали в основном в сушёной модификации.
Это была липкая коричневая печаль в целлофане. Я предлагала маме замочить их на ночь в воде, чтобы с утра вкусить свежие, ароматные исходники. Мама пытливому дочкиному уму радовалась, но бананы мочить не разрешала.
Я мрачно жевала сморщенные банановые трупики и смотрела мультик про Чунга-Чангу. Пара схематичных негритят, поющих о возможности постоянно жрать бананы, будила расистские настроения. Потом я ещё долго отказывалась верить в голодающих африканских детей - было непонятно, как это можно голодать, день и ночь резвясь среди ароматных банановых россыпей.

Но больше всего хотелось персиков. И абрикосов.
В моём фруктовом рейтинге у них не было конкурентов.
Иногда, конечно, и те и другие перепадали, но как-то редко и мало. А хотелось много. Хотелось под завязку, так, чтобы каждому квадратному сантиметру меня досталось по персику. Или абрикосу. Как получится.

Мечты, как известно, должны сбываться, поэтому однажды Танька позвала меня в Гудауту. У неё отец тогда там служил. В программе было солнце, море, ну и что там ещё бывает в семнадцать лет.
Я пришла домой и сказала что еду в Гудауту. Мама спросила, где это. Я ответила, что в где-то в Абхазии. Мама кивнула и объяснила, как именно следует положить перед дверью её труп, через который я смогу одна поехать в Абхазию...
Короче, я осталась. С дачей и укропом.
А Танька поехала. Вернулась коричневая как жёлудь, рассказывала страшные вещи. Пошла там на рынок, увидела у местного старичка в ведре огромные абрикосы. Сквозь океан слюны спросила, сколько стоят. Услышав цену, решила, что он продаёт их поштучно. Сказала, дайте десять. Старичок почесал голову и сказал, что вёдер у него с собой всего четыре, но если ей очень надо, он может завтра привезти ещё шесть...
Потом она лежала на пляже с горой абрикосов, плюясь косточками в море. Пляж гарнизонный, вокруг не души. Только море, закат и Танька с абрикосами.
Эту травму юности я так и не залечила.

Но, мечты, всё-таки, сбываются. Пусть и со второй попытки.
Поэтому я попала в больницу.
Меня подбросили в палату, где уже жила карельская девушка Кайя.
Кайя носила пятый размер бюста, мечтала торговать дублёнками и трудилась во фруктовой палатке.
Личная жизнь у неё бурлила нарзаном: расставшись с неким Василием, совместно с её лучшей подругой украсившим Кайку рогами, она с горя закрутила роман со своим работодателем. Звали того не то Тофик, не то Рафик. Был он невелик, носат и тих до интеллигентности. Ежедневно навещал любимую, неся ей свою верность и баунти-рафаэллы для поправки. Кайка снисходительно принимала дары и иногда допускала до щёчки.

Однажды Рафик пришёл с мороженой розой и здоровым картонным ящиком. Он открыл его и по палате поплыл запах мечты и лета.
Персики были уже не молоды. С первого взгляда было понятно, что свою юность и неопытность они подарили кому-то другому, оставив нам жизненный опыт и сочную тёмно-розовую зрелость.
«Перезрелые немножко,» - виновато сказал Рафик
Мы заверили его, что это ерунда. Что после больничной жратвы наши нежные девичьи желудки могут переварить броненосца. Вместе с бронёй.
Потом Кайка рассказывала мне, как правильно выбирать дублёнку, и мы ели персики. Потом она учила меня курить в затяг, объясняла, что всем мужикам одного надо, и мы ели персики. Потом был обед, после которого, были, разумеется, персики. Вечером по телевизору показывали «Твин Пикс», и его создатели ни в жизнь бы не поверили, сколько персиков можно сожрать, переживая за судьбу простых психов из американской глубинки.

Проснулась я около шести.
Меня разбудил мой живот. В нём была Цусима, китайская культурная революция и немножко красных кхмеров. «Вставай уже, дура!» - прошипел он мне. Я сползла с койки, и аккуратно, как китайскую вазу, понесла себя к палатному сортиру. Дёрнула за ручку и поняла, что там уже живут. «Кайка, вылезай!!» - простонала я. Ответом были звуки, напоминавшие сильно нетрезвый тромбон вперемежку с уже вцонец пьяным пионерским горном.

Собрав в кулак остатки воли, я печальной гейшей досеменила до общего туалета в конце коридора и там ненадолго попала в рай. Возвращаясь обратно, я увидела Кайку, полудохлой лебедью обвивавшую палатную дверь. Вместе мы пошли искать медсестру.
«Что сожрали?» - деловито осведомилась она. Мы сбивчиво поведали про нашу персиковую оргию. - «Ну не дуры, а?» - фыркнула она и пояснила, что в отсутствие врача снабжать нас спасительными химсоединениями не уполномочена. А врач будет только после обеда.
Идти до аптеки нам было страшно. И не потому что -20, а мы в майках и лосинах. Мы боялись, что Везувий прорвёт где-нибудь на полдороги, навеки покрыв нас серой и пеплом позора. Поэтому мы терпеливо ждали врача, сменяя друг друга на туалетной вахте.

В разгар печали нарисовался Василий. Он громко сопел и клялся, что любит только Кайку, а Дашка, она ошибка, дура, и бес попутал. Кайке пришлось устраивать личную жизнь по-королевски. Не слезая с белого трона, она послала Василия по месту прописки органа-изменщика, грозно прибавив от себя что-то очень финно-угорское. Ещё немного повздыхав и пошуршав бахилами у туалета, Василий грустно убрался обратно к постылой Дашке.

Чуть позже карающий меч настиг Рафика. «Иди сюда, сссука...» - прошипела Кайка, как только его нос отделился от дверного проёма. И принялась выдавливать его обратно в коридор, задавая грудью нужный вектор. Вернулась довольная и взъерошенная: «Будет знать, как говно всякое носить!».

Вечером пришла мама. Она принесла мне пирожки и целофановый пакет. С персиками.
«И с девочкой поделись» - улыбнулась она в сторону Кайки, лежащей на кровати. Кайка показала лицом, как могут болеть все зубные нервы сразу, и тихо отвернулась к стенке...

Я к чему.
Мечты сбываются. Поэтому мечтайте осторожней. И ешьте фрукты — скоро весна и авитаминоз.

PS А Кайку я потом встретила. Она помирилась с Василием и начала торговать дублёнками.