Жизнь Марины Львовны, холст, масло

19.11.15 10:23 | Добавить в избранное
Марина Львовна - моя дальняя родственница и тот самый редкий случай, когда я не только не бегаю от общения, но ищу его сама. Она - троюродная сестра моей бабушки, самая младшая из того поколения, последняя оставшаяся в живых. Все уже ушли, а она осталась, как будто засомневалась в естественном порядке вещей, как будто щёлкнула смерть по лбу и сказала: фиг тебе, подождёшь. 
В 82 года живёт одна в маленькой квартире. Возраст хозяйки в её доме выдают лишь винтажные фотографии и туфли без каблуков. Мебель она постоянно переделывает, перекрашивает, переиначивает на свой вкус. Никаких завалов из баночек на кухне (я не виню бабушек, им трудно каждый раз тянуться за чаем и сахаром в шкафчик), никаких обвешанных иконами углов. Марина Львовна не желает замаливать ни свои, ни чужие грехи - ей некогда. Она - художник, снова взявшийся за кисть в возрасте хорошо за шестьдесят. 

Моя родня "Львовну" не любит, считает зазнайкой, странной особой. А я её обожаю, подозреваю, что за многими мудрыми поступками моей собственной матери стоит если не деликатный совет, то личный пример тётки. Марина с юности ненавидела бабскую жестокость и бессмысленные разборки, и место в её сердце сурово ограничено - некогда она признавала только бабушку, сейчас открывает дверь только матери, мне и социальному работнику. Ненужных без лишних разборок выдворила. Признаний в нежных чувствах от неё не дождёшься, не так воспитана, их поколение не приучено щебетать "я тебя люблю, я тебя люблю" (и это страшно, плохо, но разве можно на них обижаться за такую эмоциональную немоту?). Как-то я её обняла первой, Марина Львовна сильно растерялась, смутилась. Но в глубине души, я уверена, обрадовалась. Потому что с тех пор начала рассказывать мне о себе нечто большее, чем "работала, жила, как все".  

В юности Львовна была "середнячком" - не красавица, не уродина, крепкая такая заводская девушка. О том, что у неё талант к живописи, знала с тех пор, как себя помнит, однако последовать мечте не дала суровая реальность. Марина Львовна стала чертёжницей, а писать картины только для себя стала несколько лет спустя после выхода на пенсию. 

Ещё ребёнком я рассматривала десятки её эскизов и картин на стенах, и удивлялась, насколько они все разные. Тогда я ещё не знала, что такое стили, к какой эпохе они относятся. Когда же повзрослела и начала распознавать знакомые очертания в работах Львовны, то спросила её - а почему она не ищет свой собственный, неповторимый почерк, но копирует уже известные произведения?

Другой, может, обиделся бы на такое примечание, но не моя тётушка. Она сказала: я к нему иду. Протоптанными тропами. Я хочу попробовать как можно больше, прежде чем собрать что-то своё. 

Эскизы и готовые картины сменялись на стенах, одну из комнат Львовна полностью переделала в мастерскую. Забежав к ней в очередной раз в августе, я заметила, что многие из репродукций куда-то исчезли. Почему-то меня это задело - я любила их разглядывать. "Львовна, а где всё?", - спросила я. "Скоро заменю на новые, - невозмутимо ответила она. - Помнишь, ты меня спрашивала про "своё"? Своё и выставлю". Так и сказала "выставлю", как будто речь идёт о выставке в какой-нибудь французской галерее, а не тесной московской квартире, причём совсем не в центре города. 

В прошлые выходные она зазвала меня к себе, что тоже было довольно необычно. Чаще я просто забегала сама, послушать её немного медленную, строгую, отчётливую речь, посмотреть на картины, принести нужное или помочь с компьютером. Отчего-то перепугавшись (возраст, всё-таки), я принеслась. Зашла в прихожую и ахнула - все стены прихожей, гостиной и мастерской были увешаны портретами. Львовна рисовала всех по памяти, поэтому люди на первых по хронологии картинах выглядели так, как она их видела, будучи маленькой девочкой. Пугающие, нависающие сверху дядьки и тётки в бурой, чёрной и коричневой одежде. Послевоенные годы. 60-е, 70-е. Появились более яркие, позитивные цвета, нежные оттенки кожи, сменился размер, пропорции, манеры написанных фигур. Время текло на полотнах, разрыхляло прекрасные юные тела, буровило морщины на беззаботных, смеющихся лицах. Светотени углубились - тьма ещё не поглотила тех, кто ещё вчера блистал, но уже начала к ним подкрадываться. А на самом последнем портрете была изображена сама Марина Львовна. Без прикрас, но в каком-то совершенно новом для меня качестве. Её нежелание стареть проступило в других деталях - своё портретное лицо она передала, не убрав ни одной детали, но руки выглядели так, как будто ей 20 лет, и так было и будет всегда.

Я перебегала от одной стены, увешанной картинами, к другой. Из Марины Львовны, когда она того не желала, нельзя было вытащить клещами и междометия, но её картины говорили, пели, смеялись на разные голоса и повествовали о непростой, длинной, примечательной жизни. У некоторых набросков я с трудом сдержалась, чтоб не расплакаться - на них были изображены мои родители. 

- Они замечательные. Все до единой, - в конце концов сказала я Марине Львовне. Она поводила рукой по столешнице, и внезапно попросила:

- Когда я уйду, это всё нужно сжечь. Сделаешь?

Я выставилась на неё в изумлении. 
- Жалко же, Марина Львовна! Отдайте в музей какой-нибудь, в частную коллекцию, подарите их детям, но жечь - это ужасно! Я не могу! Столько лет готовились... 

- Это - мои воспоминания, они важны только для меня. Мне нужно было всё это выплеснуть на холст. Но когда я встречусь со своими родными, я должна быть уверена, что картины не окажутся где-нибудь на помойке, потому что отставных коз барабанщики   не нуждаются в бабкиной мазне. 
- Отдайте мне, я не выброшу!, - взмолилась я. 
- Твоих (родителей) возьми хоть сейчас. Остальное - обещай! - сожжёшь, как я сказала. - и посмотрела на меня таким взглядом, что я поняла - спорить бесполезно. 

Пообещала. Теперь молюсь, чтоб она передумала, потому что отношусь к её воле с крайним уважением, и поступлю так, как мне приказали. С другой стороны я Марину Львовну понимаю - не для того она столько лет избегала кумушек, чтоб дать им возможность перемыть ей кости после смерти. А третьей - у меня, возможно, не поднимется рука. 


Я всё ещё надеюсь, что моя хрупкая железная кнопка сменит мнение. Если же нет - просьбу придётся выполнять, но для себя я уже решила сфотографировать всю коллекцию до последнего листка. И хранить, чтобы передать моим внукам. 

 

комментарии:

  • Автор: Yekaterina      19.11.15 04:34

    спасибо за замечательный рассказ - я втайне надеялась что будут фото )))

    Ответить
  • Автор: Мари Кюри      19.11.15 10:17 Ответ для Yekaterina 19.11.15 04:34

    и вам спасибо. Увы, разрешения на съёмку и публикацию фотографий не дадено. МЛ прекрасно знает, как искать изображения в сети (я же сама её и научила) и не простит, что я обошла её запрет.

    Ответить
  • Автор: Кохана      19.11.15 18:35 Ответ для Мари Кюри 19.11.15 10:17

    жалко, что картины не увидим - так МЛ и передайте. может передумает.

    Ответить
  • Автор: JanJan      19.11.15 21:06

    ой, как интерсно!
    долгих лет жизни МЛ!
    и показывать всем не нужно, она права.
    Только нам)))

    Ответить
  • Автор: Alsanna      20.11.15 16:15

    Очень зацепила история, и тем она сильней, что творится здесь и сейчас. МЛ низкий поклон за то, что не оставила талант, позволила ему вырваться на волю и творить!

    Ответить
  • Автор: Sunny      20.11.15 16:26

    История интересная. Надо МЛ переубеждать, что раз уж тебе эти картины показала, значит они стали и частью тебя и очень негуманно по отношению к тебе их сжигать. Если бы МЛ их не показала никому, пусть делает с ними, что угодно, а так - заигрывание какое то, прямо таки варварское отношение к памяти, чувствам и эмоциям. И к последующим поколениям. Это и о ней память, кстати. Вот такое мое имхо телепатически передаю для МЛ.

    Ответить
  • Автор: Мари Кюри      21.11.15 03:37

    Я её, разумеется, ещё попытаюсь склонить к другому решению насчёт картин, но характерец у тёти не из покладистых... Кто знает, может, со временем изменит своё решение.

    Ответить