о себе:
Что ж рассказать о себе?
Лет - много, попа - большая, а характер улучшился, во всяком случае, по сравнению с теми временами, когда и лет и попы было намного меньше.
Иногда под настроение ругаюсь с вменяемыми, иногда под настроение - задруживаюсь с невменяемыми.
Вспыльчива, но отходчива, да. Угомонить, если разошлась - совсем просто:
а) накормить;
б) напоить;
в) рассмешить;
Третье средство самое верное и безотказное. Нежно влюбляюсь в людей, которые меня смешат, даже если только что яростно с ними спорила.
Еще люблю сырое мясо, как все уже знают, и жениться.
Перышки, котята и помидорная кожица
05.08.11 04:49 | Добавить в избранное
Человек гнилоскамейкин недавно меня сильно удивил. Вот, - заявил, - я теперь все про тебя знаю.
Это «все», по гнилоскамейкиным словам, ему рассказал мой бывший кавалер. Где уж они друг друга отыскали и на какой почве так сильно задружились, что начали распахивать друг перед другом сокровищницы своих душ – понятия не имею. Даже и предполагать боюсь, потому как там уже невозможные глубины и бездны. Кавалер никогда не ходил по музеям, архивам и союзамкампозиторов, где водятся гнилоскамейкины, а гнилоскаймейкин, насколько я знаю, не очень тусуется по рюмочным и слесарным мастерским, обжитым кавалерами. Будем считать, что каждый из них отдельно брел по темной, остывшей улице весь мокрый изнутри от невыплаканных слез, а потом они случайно столкнулись, один страдалец одолжил другому платок для высморкаться и так все и получилось.
На самом деле я страшно рада, что мне про кавалера напомнили, потому что сама преступно о нем забыла.
Я люблю говорить, что давно живу, но никогда не было в моей жизни мужчины, который после страшной ссоры и изгнания из моего дома явился бы мириться вместе с мамой. Сорокалетний мужик, если чо. С цветастой биографией, украшенной историями криминального толка.
В общем и целом – расчет верный. Перед мамой я дверь захлопнуть не могла, издержки кавказского воспитания. Поэтому мама - миротворческие войска - сидела и вздыхала, уговаривая меня одуматься и не губить свою жизнь. Намекая, что мне уже не 16 и даже не 37, чтоб раскидываться такими, в высшей степени выгодными партиями. Кавалер только сопел и кивал головой в такт маминым словам. А я слушала и вспоминала про разное.
Например, про секретные перышки, которые он, уходя по делам, пристраивал на входной двери, а потом перышко куда-то улетало, и мне закатывалась истерика с требованиями признаться – кто приходил. Про такие же истерики по поводу припарковавшейся под окном серебристой десятки, из которой, понятное дело, именно мне кто-то маячит и ждет, что я сей секунд спущусь прямо по стене головой вниз, как ящерица гекон, которая лазит всюду, хоть на потолке из-за присосок на пальцах. Ну и про все остальное, в частности, про девушку Виолетту. Я какбе ничего не имею против профессионалок, но не готова, обнаружить, что мои кавалеры поддерживают с ними настолько тесную связь. Кстати, этой Виолетте я даже признательна, не узнай я о ее существовании, еще долго мучилась бы и угрызалась, что мне нестерпимо хочется послать на хер человека, который мне так предан, так предан…
Только не надо про «жизнь без подмен» и «лучше будь один, чем, с кем попало». Все же мне было страшно одиноко, а человек говорил «люблю», поил горячим молоком, когда болела и готовил мне салатики, аккуратно снимая шкурку с помидоров. (Я больше никогда не встречала живого человека, который бы снимал шкурку с помидоров).
Кстати, «перышки» и истерики это, конечно, невыносимо, но не они были главным, а совсем другое. Так бывает. Какая-то совершенная мелочь, ерундистика достает намного больше, чем серьезные обиды.
Так и тут. Больше всего меня изводило, что он всегда, понимаете, ВСЕГДА становился между мной и источником света, когда я читала или что-то рассматривала. Инстинктивно. Как растение. Стоило мне взять книжку в руки, как он немедленно возникал из ниоткуда и застывал, покачиваясь. Лампочка или солнце из окна пытались пробиться ко мне сквозь кавалера, но он стоял насмерть, и его угловатая тень ложилась поперек страницы. Так же неумолимо он вырастал за моим плечом, когда приходили разные гости, и легонько так ко мне притрагивался. То ладошку влажную на плечо положит, то бретельку поправит, то «непокорную прядь». И все мелкими частыми паучьими невесомыми прикосновениями. Будто ряд за рядом наматывая на меня невидимую липкую нить. И все молча. Просто обозначал – я тут.
Гости нервничали, я бесилась. Мне становилось тесно, душно, я уже не могла видеть эти карие глаза с собачьей укоризной. Но тут объявилась профессиональная Виолетта и меня спасла)
Последнюю попытку воссоединить наши разлученные сердца кавалер предпринял через пару месяцев после того неудачного визита с мамой в качестве веского аргумента. В комнате шумели гости, мы только что вернулись с маевки и поперлись ко мне допраздновать, а тут звонок в дверь. Кавалер стоял на пороге и дрожал ногой. Он требовал возврата имущества. А точнее - свою зимнюю шапку из пожилой, побитой жизнью ондатры. Именно в этот день, именно первого мая она ему резко понадобилась. Даже до завтра он бы без ондатры не дотянул.
Из глубин квартиры доносились дружеские голоса, кто-то уже настраивал гитару, кто-то требовал петь про «кругом тайга и бурые медве-е-еди..», а между мной и этим источником если не света, то радости и веселухи опять стоял кавалер и ждал свою паршивую линялую шапку. Никакого мая рядом с ним не существовало. Только плаксивый неуютный грязный ноябрь.
Я нашла шапку. Нашла. В самой глубине шкафа, затаившуюся среди свитеров и прочей тяжелой скучной зимней одежды. Я схватила ее двумя пальцами, как дохлую крысу и вынесла кавалеру. Инцидент, на который он, видимо, возлагал какие-то надежды – был исчерпан. Нужно было уходить. Но просто так уйти он не мог. Иначе это был бы не мой кавалер, а совсем другой человек. Поэтому заговорил. «Я тут у тебя деньги одалживал…, - тут я замотала башкой, обозначая, мол, какие счеты, ерунда, но мне не дали все это озвучить, кавалер продолжил - Запомни, таким, как ты – денег не отдают!». И зашагал по ступенькам вниз..
На этом история закончилась. Больше я его никогда и не видела. Только моя Анька как-то вернулась с рынка и рассказала, мол, видела кавалера. Они даже перекинулись парой слов. «А знаешь, что он там делал, - спросила Анька и, не дожидаясь ответа добавила, -Продавал котят. Хотел даже одного тебе передать, типа, подарок...».
И вот тут я взвыла.
Это «все», по гнилоскамейкиным словам, ему рассказал мой бывший кавалер. Где уж они друг друга отыскали и на какой почве так сильно задружились, что начали распахивать друг перед другом сокровищницы своих душ – понятия не имею. Даже и предполагать боюсь, потому как там уже невозможные глубины и бездны. Кавалер никогда не ходил по музеям, архивам и союзамкампозиторов, где водятся гнилоскамейкины, а гнилоскаймейкин, насколько я знаю, не очень тусуется по рюмочным и слесарным мастерским, обжитым кавалерами. Будем считать, что каждый из них отдельно брел по темной, остывшей улице весь мокрый изнутри от невыплаканных слез, а потом они случайно столкнулись, один страдалец одолжил другому платок для высморкаться и так все и получилось.
На самом деле я страшно рада, что мне про кавалера напомнили, потому что сама преступно о нем забыла.
Я люблю говорить, что давно живу, но никогда не было в моей жизни мужчины, который после страшной ссоры и изгнания из моего дома явился бы мириться вместе с мамой. Сорокалетний мужик, если чо. С цветастой биографией, украшенной историями криминального толка.
В общем и целом – расчет верный. Перед мамой я дверь захлопнуть не могла, издержки кавказского воспитания. Поэтому мама - миротворческие войска - сидела и вздыхала, уговаривая меня одуматься и не губить свою жизнь. Намекая, что мне уже не 16 и даже не 37, чтоб раскидываться такими, в высшей степени выгодными партиями. Кавалер только сопел и кивал головой в такт маминым словам. А я слушала и вспоминала про разное.
Например, про секретные перышки, которые он, уходя по делам, пристраивал на входной двери, а потом перышко куда-то улетало, и мне закатывалась истерика с требованиями признаться – кто приходил. Про такие же истерики по поводу припарковавшейся под окном серебристой десятки, из которой, понятное дело, именно мне кто-то маячит и ждет, что я сей секунд спущусь прямо по стене головой вниз, как ящерица гекон, которая лазит всюду, хоть на потолке из-за присосок на пальцах. Ну и про все остальное, в частности, про девушку Виолетту. Я какбе ничего не имею против профессионалок, но не готова, обнаружить, что мои кавалеры поддерживают с ними настолько тесную связь. Кстати, этой Виолетте я даже признательна, не узнай я о ее существовании, еще долго мучилась бы и угрызалась, что мне нестерпимо хочется послать на хер человека, который мне так предан, так предан…
Только не надо про «жизнь без подмен» и «лучше будь один, чем, с кем попало». Все же мне было страшно одиноко, а человек говорил «люблю», поил горячим молоком, когда болела и готовил мне салатики, аккуратно снимая шкурку с помидоров. (Я больше никогда не встречала живого человека, который бы снимал шкурку с помидоров).
Кстати, «перышки» и истерики это, конечно, невыносимо, но не они были главным, а совсем другое. Так бывает. Какая-то совершенная мелочь, ерундистика достает намного больше, чем серьезные обиды.
Так и тут. Больше всего меня изводило, что он всегда, понимаете, ВСЕГДА становился между мной и источником света, когда я читала или что-то рассматривала. Инстинктивно. Как растение. Стоило мне взять книжку в руки, как он немедленно возникал из ниоткуда и застывал, покачиваясь. Лампочка или солнце из окна пытались пробиться ко мне сквозь кавалера, но он стоял насмерть, и его угловатая тень ложилась поперек страницы. Так же неумолимо он вырастал за моим плечом, когда приходили разные гости, и легонько так ко мне притрагивался. То ладошку влажную на плечо положит, то бретельку поправит, то «непокорную прядь». И все мелкими частыми паучьими невесомыми прикосновениями. Будто ряд за рядом наматывая на меня невидимую липкую нить. И все молча. Просто обозначал – я тут.
Гости нервничали, я бесилась. Мне становилось тесно, душно, я уже не могла видеть эти карие глаза с собачьей укоризной. Но тут объявилась профессиональная Виолетта и меня спасла)
Последнюю попытку воссоединить наши разлученные сердца кавалер предпринял через пару месяцев после того неудачного визита с мамой в качестве веского аргумента. В комнате шумели гости, мы только что вернулись с маевки и поперлись ко мне допраздновать, а тут звонок в дверь. Кавалер стоял на пороге и дрожал ногой. Он требовал возврата имущества. А точнее - свою зимнюю шапку из пожилой, побитой жизнью ондатры. Именно в этот день, именно первого мая она ему резко понадобилась. Даже до завтра он бы без ондатры не дотянул.
Из глубин квартиры доносились дружеские голоса, кто-то уже настраивал гитару, кто-то требовал петь про «кругом тайга и бурые медве-е-еди..», а между мной и этим источником если не света, то радости и веселухи опять стоял кавалер и ждал свою паршивую линялую шапку. Никакого мая рядом с ним не существовало. Только плаксивый неуютный грязный ноябрь.
Я нашла шапку. Нашла. В самой глубине шкафа, затаившуюся среди свитеров и прочей тяжелой скучной зимней одежды. Я схватила ее двумя пальцами, как дохлую крысу и вынесла кавалеру. Инцидент, на который он, видимо, возлагал какие-то надежды – был исчерпан. Нужно было уходить. Но просто так уйти он не мог. Иначе это был бы не мой кавалер, а совсем другой человек. Поэтому заговорил. «Я тут у тебя деньги одалживал…, - тут я замотала башкой, обозначая, мол, какие счеты, ерунда, но мне не дали все это озвучить, кавалер продолжил - Запомни, таким, как ты – денег не отдают!». И зашагал по ступенькам вниз..
На этом история закончилась. Больше я его никогда и не видела. Только моя Анька как-то вернулась с рынка и рассказала, мол, видела кавалера. Они даже перекинулись парой слов. «А знаешь, что он там делал, - спросила Анька и, не дожидаясь ответа добавила, -Продавал котят. Хотел даже одного тебе передать, типа, подарок...».
И вот тут я взвыла.
комментарии:
добавить комментарий
Пожалуйста, войдите чтобы добавить комментарий.