Окно в лето

Все мое прошлое происходит летом.
Там оно существует, как настоящее, непрерывно, постоянно. Есть отдельные зимние эпизоды – снег скрипит, холодно, Елка. Но весна всегда про то, что лето начиналось, осень про то, что лето оканчивалось. Порталы в прошлое – это всегда двери в лето, только они чаще окна.

Когда мне было лет десять, такой портал открывался в дождливые дни на чердаке бабушкиного дома.
 Выглядываешь в чердачное окно, видишь выгоревшие, ленивые верхушки деревьев, а внизу твой семилетний папа строит шалаш из обломков шифера, досок и камней, слышно как стучат на швейных машинках ученицы бабушки-портнихи. Но этот портал прокладывали не мне, он меня мало занимал. Тогда мне хотелось, чтобы из чердачного окна к чердакам моих летних товарищей тянулись веревки как у Тимура и его команды, чтобы можно было передать Сеньке записку и позвенеть секретным звоном Натке. Я была «пессимист» и понимала, что это утопия. Набивала полный рот сушеных яблок и выкарабкивалась с какой-нибудь безресницей и безволосой куклой времен теткиного малолетства. Еще я брала книги без первых и последних страниц, всегда о комсомольцах, про то, как ненастоящий комсомолец обманул девушку, а потом она все правильно о жизни поняла. 

Теперь этот портал закрыт, я проверяла.
Но появился новый, по счастливой случайности в этом же доме, только в комнате с четырьмя окнами, где я спала каждое лето. Он открывается ближе к полночи, когда отовсюду слышно сонное дыхание. По стенам комнаты начинают двигаться освещенные фарами проезжающих машин окна, слышно как вздохнул во сне дед, на кухне сдвинулась крышка с кастрюли. Нужно отодвинуть занавеску, сползти с подоконника в прохладный сад, перелезть через влажный забор и сразу попадешь куда-то в кусты и руки кого-то смуглого шестнадцатилетнего. Через десять минут вы уже плаваете в реке, едите песок с огурцами и целуетесь так, что на утро дед думает, что тебя за губу укусила оса.
Утром бабушка будит вопросом «Блины или омлет?» Полешь грядки, читаешь на покрывале, иногда вспоминая, какой он был теплый, а река холодная, и чувствуешь, как превращаешься в графин, в который наливают еще неостывший клубничный компот. Целый вечер пытаешься накрасить левый глаз так же как правый. «Смыть! И три главы "Педагогической поэмы» - выносит приговор дед.  Ложишься под одеяло в клипсах и юбке, чрез некоторое время уже прижимаешься к смуглому на дискотеке под «гранитный камушек в груди». Река, песок на зубах, лифчик не отстирывается от речной зелени.
Бабушка будит вопросом «Что твоя Дашуня будет, блины или омлет?»
Ты заснул на берегу реки, а проснулся в настоящем. Дед, оказывается, умер и не пойдет провожать тебя на вокзал с велосипедом, увешанным корзинами яблок, груш и винограда. Но ты-то знаешь, что если бы проснулась пораньше, выглянула бы из кухни и услышала, как он читает газету на лавочке, или чистит молодую картошку и хвалит свинью.
Я осторожно озираюсь и спрашиваю: «Бабушка, слушай, а сколько тебе, восемьдесят восемь или восемьдесят девять?» «А хиба ж я помню?» - пожимает плечами бабуля и идет делать омлет.
Все-таки это был ее портал, там, на чердаке.