Ундина

 Безумной охвачен тоскою,
Гребец не глядит на волну,
Не видит скалы пред собою,
Он смотрит туда, в вышину.

(Г.Гейне, пер. В. Левика)



Вовка Кондратов жил один в маленькой квартирке на окраине районного центра Краснобреева. Вовке стукнуло сорок, но он был до сих пор не женат. Два десятка лет назад он, было, привел домой невесту, но мама, в ту пору еще живая, так испугалась перспективы жизни втроем в «хрущевке» и так яростно отыскивала недостатки в Вовкиной подруге, что он пошел на попятную, да так и остался холостяком.
С той поры у Вовки прорезалась и разрослась плешь, отвис животик, зубы пожелтели от абака, и ценность его как жениха упала почти до нуля. Имелось бы нормальное жилье, или работа с хорошим доходом – дело было бы поправимым, но на новую квартиру или на достойный ремонт старой рассчитывать не приходилось даже с поправкой на бросовые цены в провинциальном Краснобрееве. Оно и понятно: на жалование монтера-электрика не отстроишься.
После работы Вовка обычно заходил в магазин, покупал чего попроще на ужин, а еще брал пару бутылок пива. Дома он в тоскливой неподвижности сидел перед телевизором, не замечая, о чем тот бормочет, и потягивал пиво. Впереди маячили одинокая неопрятная старость, алкоголизм и полная безнадега.
В тот день все складывалось как обычно, только пива он купил три, а не две бутылки. На ужин Вовка сварил пару яиц, очистил вчерашние картофелины, отваренные в мундире и, по обыкновению, поставил всю снедь на табурет перед диваном. Потом он с бутылкой пива в одной руке и пультом в другой уселся на диван и стал бездумно переключать каналы. Телевизор бормотал, пиво убывало, душа цепенела, а мочевой пузырь потихоньку наполнялся. Настал момент, когда Вовка понял, что пора облегчиться. Он дошел до туалета и потянул дверь на себя. Туалет был заперт. Изнутри.
- За-а-анято! – круглым сочным контральто доложились из-за двери.
- Извините, – машинально отреагировал Вовка.
С четверть минуты он растерянно топтался на месте, потом с силой рванул дверь. В туалете было пусто, только качалась на цепочке гирька старого сливного бачка. Вовка заглянул в унитаз: там тоже было пусто.
Сердце тошнотно дергалось в груди, ныло в животе, руки тряслись. Ватным шариком кружила в голове одна мысль: все, рехнулся.
В этот октябрьский вечер Вовка запер дверь на замок, а не на щеколду, как обычно, и спал не раздеваясь. Ночью он несколько раз вставал с дивана и крался на цыпочках к туалету. Там никого не было. Сон Вовкин был обрывочным, и все мерещилось глубокое грудное: «За-а-анято!»
На следующую ночь опять снился сочный женский голос, выводивший что-то грустно и призывно. Вовка изнемогал, просыпался в поту, пил воду на кухне и трогал дверь туалета. Под утро, когда он осторожно постучал туда, из-за двери донеслось:
- И что тебе не спится? Я что, мешаю?
- А вы кто? – спросил Вовка.
- Конь в пальто! Дед Пихто! Агния Барто! Тебе не все равно?
- Извините, но это моя квартира.
- А я и не претендую.
- А если мне надо?
- Ну и заходи, открыто.
Вовка зашел. Было пусто. Пахло необычно: морозом и свежими огурцами.
Через пару дней Вовка не то чтобы привык к странностям в туалете, но притерпелся. Сослуживцы вроде бы не замечали в нем перемен, а значит, психические нарушения были малозаметны и можно было потянуть с визитом к психиатру; обитательница туалета, в общем-то, не мешала жить, в остальном все было по-прежнему. Вот только сон стал тревожным, наполненным все тем же «За-а-анято!». У обладательницы такого голоса должны были быть полные руки, насмешливые черные глаза, темные с волной волосы. Почему-то казалось: влажные волосы. И кожа – тоже влажная, теплая, со смуглинкой.
Правда, появились и неудобства, потому что туалетом Вовка пользоваться перестал. Это было невозможно: идти утром в туалет, в котором обитает морок с голосом поющей валторны и полными руками. И Вовка терпел до работы.
А загадочная обитательница давала о себе знать все чаще: то слышался плеск воды, то – легкий стук по трубе, а однажды по полуночи Вовка слышал, обмирая сердцем от восторга и жалости к себе, как она поет:


«Ich weiß nicht was soll es bedeuten,
Dass ich so traurig bin…»

Потом он долго вспоминал: сопровождалось ли пение холодным и щемящим аккомпанементом лютни или же это ему послышалось? И все дивился: как может женский голос вместить в себя столько печали и тепла?
К весне Вовка свыкся с жиличкой, да и она, похоже, перестала сторониться его так, как это было поначалу. Все чаще ему удавалось перекинуться с ней парой слов. От этого общения перед ним начал вырисовываться характер загадочной барышни: насмешливый, неровный и переменчивый. Он так соответствовал ее голосу!
Про себя Вовка звал незнакомку Ундиной, хотя и не знал значения этого слова. Однажды в ставшем обычным утреннем обмене приветствиями он нечаянно назвал ее так.
- А ты откуда знаешь? – удивилась Ундина.
- Да вот, как-то угадал, - смутился Вовка.
- Догадливый… - вздохнула та.
- Так кто ты?
- Ну ты же сам сказал – ундина…
На том разговор и окончился.
Прошло время. Вовка узнал, что ундина – это русалка, только немецкая, существо робкое, беззлобное и романтически настроенное. Вот только как добралась она до сливного бачка в туалете его квартиры?
Они все чаще переговаривались по вечерам. Однажды он предложил Ундине перебраться на жительство в ванную комнату и даже пообещал переоборудовать ее так, как русалке захочется. Та согласилась и положилась на Вовкины фантазию и вкус в подготовке нового жилья.
Вовка собрал тощие свои сбережения, заменил старую ванну на другую – большего размера, набросал на дно крупной гальки и, заполнив ванну водой, закрепил меж камней веточки элодеи, купленной в зоомагазине. Туда же он запустил с десяток золотых рыбок и пригоршню красных улиток. Стены ванной комнаты он оклеил постерами со скалистыми приморскими пейзажами и чайками над волнами. Дверь изнутри украсил плакат, на котором море, расчерченное полосами цвета меди и антрацита, сливалось с багряным небом, а умирающее солнце источало кровь в пышные громады облаков.
В субботний день, когда ремонт ванной был закончен, на столе в кухне появилась бутылка «Рейнского», а из ванной донеслось:


«Die schönste Jungfrau sitzet
Dort oben wunderbar…»

Вовка был приглашен на новоселье. «Только свет не включай, gut?»
Он взял табурет, пару бокалов и бутылку, спиной вперед вошел в темную ванную комнату и плотно затворил за собой дверь. Потом они пили вино и несколько раз Вовке казалось, что он ощущал прикосновение к своей руке – легкое и прохладное, слышались всплески; ундина пела и снова Вовку охватывала тоска по несбывшемуся, чудилось, что томным контрапунктом звенит лютня, а голос становится сильнее и полнее - и падало сердце в темноту, и приподнимались на темени остатки волос, и перехватывало дыхание от желания заплакать.
Проснулся Вовка на своем диване, с пультом в руке. Удивления не было. Теперь ему ничто не казалось невозможным.
Вовка приспособился ходить по субботам в сауну на работе; там же или у маленького зеркала, что было поставлено рядом с телевизором, он брился. А куда было деваться, если в ванной жила Она?
Ундина пела по вечерам свои грустные песни, иногда смеялась, переговаривалась с Вовкой через дверь. Теперь он узнал, что к нему в квартиру попала русалка через водопровод, много лет проведя в путешествиях, а прежде жила она в маленькой речушке в Германии, много обид претерпела от людей, почитавших ее за злую нечисть, и даже едва не погибла. Как же так, удивился Вовка, ты же дух бесплотный? Ну да, дух, отвечала русалка, но ведь и душу можно разорвать, сломать, изуродовать… Да что там дух, даже песню можно изувечить – а ведь она и вовсе бестелесна, так, сотрясение эфира силой души и связками горла, и живет она, только пока поется…
«А хвост у тебя есть?» – спрашивал Вовка, но русалка только смеялась и отвечала: «А тебе зачем знать?» «Да так…» - говорил Вовка и краснел.
На очередной свой день рождения Вовка не пригласил никого из друзей, и даже на работе не стал устраивать обычных посиделок, сказавшись больным и занятым. Он пришел домой, переоделся по-праздничному и деликатно постучал в дверь ванной. Ответа не было. Вовка открыл дверь. Под неподвижным зеркалом воды тихо шевелили хвостами золотые рыбки. Солнце на плакате таяло кровью в вату облаков. Вовке показалось, что он слышит пение – далекое, прощальное… А еще он ощутил, что может найти свою русалку, нужно лишь решиться на что-то страшное, но и прекрасное вместе с тем. Он принес из кухни нож и, как был в костюме, залез в ванну. Холод воды и заметавшиеся рыбки породили на мгновение страх, который тут же ушел. Вовка подковырнул острием ножа вену на запястье и рывком располосовал ее. Потом то же сделал с другой рукой. Свет от солнца с плаката окрашивал дно ванны в красный цвет, и кровь над галькой была почти незаметна. Теплые облака над морем расползались вширь, Вовка сел поудобнее и увидел вдруг, что алые с золотом рыбы дружелюбно кружат вокруг него, подчиняясь теплому контральто, что звучит все громче и громче, и из зеленой глубины к нему плывет, протягивая ласковые полные руки, его Ундина – ясноглазая, светлая, с гривой темно-медовых волос. «А где же хвост?» - изумился Вовка и угас вместе с солнцем, что наконец-то смогло завершить свое бесконечное падение за горизонт.