Фарфоровая девочка

В зеркале общeжитской комнаты отражалось усталое, в пятнах лицо. Ира провела по зеркалу ладонью- пятна исчезли. Она выпрямилась и тоном своей начальницы проговорила:
- Плохое настроение и уставшие физиономии оставляем дома.- накинула пиджак и вышла.
Утро было свежим и каким-то празднично убранным. Это все добросовестные рамат-авивские дворники: вычистили, выскребли обочины. Как-никак один из самых престижных кварталов Тель-Авива, здесь даже общeжитие университетское диких денег стоит.
Ира шла по тенистой улице Альберта Эйнштейна, которая выводила к «Каньону Рамат-Авив»- огромному торговому центру, где Ира и работала. Это был бетонный урод непомерной площади, приодетый, правда, в хорошую облицовочную плитку и нарядные вывески. Навстречу тяжелой походкой шла Ронит, владелица бутика, в котором Ира была продавцом.
-Ирэна, доброе утро!- Ронит улыбнулась большими бордовыми губами.
-Доброе уто.
Они поднялись на эскалаторе на второй этаж и вошли в стеклянные двери магазина «Машбир ле цархан», где Ронит снимала площадь под свой бутик «Престижного нижнего белья для мужчин».
-Милая,- Ронит бросила сумку на стол- сделай нам кофе и приходи в курилку, не могу начинать работу без кофе.
Вообще, Ронит была монументальной женщиной: килограммов в сто веса, с холеными пухлыми руками и идеальной прической. Иру всегда изумляло, как она умеет так красиво и правильно одеваться, при ее-то телосложении. Да, в этом ей было не отказать, Ронит явилась бы прекрасным подтверждением скандальной теории М. Фуко. Для философа она служила бы доказательством зависимости женщин от общественного мнения и жалкой показушности всего женского существования. Ронит же называла это просто умением за собой ухаживать.
Они молча выпили кофе и выкурили по сигарете. «Астматичка, а ведь курит...»-в сотый раз подумала Ира. Говорить не хотелось, даже улыбаться не хотелось. Улыбаться придется еще семь часов подряд всем этим богатым мужчинам и женщинам, дурацкой приветливой улыбкой, от которой деревенеют скулы.
-Ну, я пошла, а ты, девочка моя, звони мне.
-Непременно- Ира уже нацепила дежурную улыбку и затушила сигарету.
«Вот и кончилась твоя работа на сегодня,»- подумала она-« теперь домой или в салон и ждать моих звонков: что продано и когда...»
Ира прошла сквозь отделы косметики и купальников, где девочки уже шуршали, раскладывали товары, взяла тряпку и принялась протирать ряды коробочек, с которых на нее смотрели изогнувшиеся молодые люди в трусах.
Ронит взяла Иру на работу из жалости, полтора года назад, когда та была костлявой русской девочкой, уже отчаявшейся найти работу. Это Ронит научила ее одеваться в пиджаки и брюки, это она сделала из Ирки в затертых джинсах- Ирэну, молодую женщину. Не то чтобы Ира была бестолковая, она четко знала, что может и чего хочет, она все схватывала на лету и на иврите говорила почти без акцента, будучи всего два с половиной года в Израиле, и работы никакой не боялась. Но Ронит подарила ей уверенность, поддержку, опору, которой не хватало девочке-репатриантке без родителей в стране.
Как-то Ронит спросила ее:
-Ты, вообще, учиться собираешься?
-Ну да, только вот на ноги немного встану...
-На какие, прости, ноги ты собралась здесь становиться без образования? Я уже заполнила бланки и отправила в университет. Осталось только подать документы.- Ронит сощурилась и затянулась тонкой сигаретой.
Так Ира стала студенткой подготовительного курса Тель-Авивского университета. Ронит вытащила Иру из трясины условностей, как например: «не удобно», «не красиво» или «как так можно унижаться».
-Тут, в Израиле,-все удобно,-говорила она, когда они сидели на террасе ее виллы- а если не будешь просить, то ничего и не получишь.
При всей своей начитанности и широте мышления, Ронит была очень суеверна и привязана ко всякого рода безделушкам. Вся ее вилла была уставлена деревянными, бронзовыми и фарфоровыми фигурками и еще увешана черт знает чем без всякого вкуса и порядка. Самой любимой вещицей была старинная фарфоровая кошка. Никто уже не помнил, как и когда она досталась Ронит, но женщина испытывала к ней особую нежность. Часто, стирая пыль со статуэток, Ронит ухмылялась, вспоминая, ка раздражался ее муж Абрам. Абрам тридцать лет отслужил генералом в боевой израильской армии, прошел три войны. В быту он любил простоту, которую Ронит называла солдатскими замашками, а бесконечное колличество «ненужных» побрякушек, по его мнению только захламляло квартиру.
-Кама... кама эфшар?- ворчал он, натыкаясь на очередную танцовщицу на полке в ванной.
После выхода Абрама на пенсию семья, мягко говоря, не бедствовала. Государство построило им виллу, машина и мобильные телефоны тоже оплачивались. Пенсии мужа хватало, чтобы сыто, удобно жить. Единственная дочь, что, кстати, редкость для еврейской семьи, в которой, как правило, не меньше трех-четырех детей, училась в Америке и почти не связывалась с родителями. Поэтому муж с женой были предоставлены сами себе. Бутик «Мужского белья» был просто одним из капризов Ронит, которые Абраму было так приятно выполнять. Он безудержно, с надрывом любил жену. Абрам умер пять лет назад. Умер неожиданно и скоро- от сердечного приступа; и теперь только улыбался веснушчатым лицом с фотографии в спальне жены. Ронит переживала смерть мужа тяжело, глубоко пряча горе внутри. Внешне она стала только больше курить и ярко красить губы, да еще взгляд стал какой-то приглушенный, незамечающий. Увидев Иру, с ее уставшими большими глазами и тонкими руками, Ронит вцепилась в нее с отчаянием, чтобы, помогая ей, выжить самой. Она стремилась принимать активное участие в судьбе девочки, питала к ней чувства близкие к материнским. Ира, в свою очередь, испытывала необыкновенную благодарность, обязанность и привязанность к этой, ставшей ей почти родной, женщине. Ире это даже самой бывало странно, ведь она вообще не имела склонности привязываться к людям. Она привязывалась к вещам, к музыке, к общажитской кошке Люське. С людьми же все обстояло сложнее: Ире было необходимо чувствовать острую близость духа, а не просто приязнь или доброжелательность. Но она не заостряла на этом внимания, потому как вокруг было много просто милых людей, которые были рады ее видеть и которым было приятно улыбаться, не привязываясь. Еще Ира страстно любила книги. Она читала неистово, глотая одну книгу за другой. Обожала Хемингуэя и Уайлдера, особенно по вечерам, сидя в общажитии на письменном столе, когда сумерки уже обнимали город мягкими фиолетовыми ладонями. Книги были у нее повсюду: на кровати, на полке, лежали стопками на полу, даже на работе, в ящике стола всегда была книга. Если сесть за стол и выдвинуть ящик, можно читать почти незаметно. На работе ее любили. Женщины были рады поделиться с ней тем, что волновало, так как знали, что от молчаливой Иры это никуда дальше не пойдет. Кроме того, Ира, не смотря на свою молодость, умела дать совет и поддержать. Ира носила в себе множество чужих судеб, скрытых личных трагедий и внутренних конфликтов. Например, Ника: красивая, сильная женщина, на каблуках, с ярким макияжем, озорными глазами и бесконечными шутками работала в отделе постельного белья. В курилке она раскрывалась Ире совсем другой, бежавшей в Израиль пятнадцать лет назад от избивающего ее, на глазах трехлетнего ребенка, мужа. Сына Ника забрала ссобой. Она жила своим Мишенькой, отдавала в секции, в лучшую школу. А теперь Мишенька вырос. Вырос любящим, заботливым сыном, но через несколько месяцев его забирают в армию. И Ника билась, как большая яркая птица о прутья клетки, о свою любовь и невозможность жить без него.
-Три года, Ирка, представляешь?.. три года этой проклятой армии- говорила она, беря Иру за руку. И Ира в ответ сжимала ее вспотевшую ладонь тонкими, холодными пальцами, даже не понимая, насколько важна для Ники эта молчаливая поддержка.
И таких историй Ира знала множество. Иногда они вдруг всплывали в ее голове, а потом, так же вдруг, ныряли вглубь памяти и уже было не разобрать, не пожалеть. Но лейтмотивом ириной жизни оствалась Ронит.
В один из «мертвых» дней на работе, когда, как любят говорить израильтяне, «даже муха в магазин не залетает», Ира сидела погруженная в Ремарка, лишь изредка поглядывая на часы. Продавщицы гуляли по отделам со скучающими лицами или собирались в стайку и дружно шли в курилку. Буквально за пару часов до закрытия в бутик зашел молодой мужчина и, не мороча голову, сделал покупку на крупную сумму. Ира сгорала от нетерпения, ей так хотелось поскорее обрадовать Ронит. Как только мужчина скрылся за стеклянными дверями, она бросилась к телефону. Ответил незнакомый мужской голос.
-Я, наверное, ошиблась номе..-не успела договорить Ира.
-Не думаю, а кому вы звоните?
-Ронит Шварц-растерялясь она.
-Вы не ошиблись. Я врач скорой помощи, у Ронит Шварц был приступ бронхиальной астмы...
Он что-то еще говорил в брошенную на стол трубку, а Ира уже сбегала вниз по лестнице к выходу. Пока она ехала в такси в висках стучало, а внутренности будто завязались морским узлом.
Ира вбежала в незапертую дверь. В солоне толпились люди в белых халатах, а на диване, раскинув руки, лежала Ронит.
-Что с ней?-громко спросила Ира.
-Докурилась, но жить будет.-ехидно бросила через плечо медсестра.
Ире захотелось схватить эту спокойную женщину за ворот белого халата, захотелось стукнуть ее спиной о стену, прижать локтем красивую смуглую шею... Как смеет она с таким сарказмом? Как смеет она своим небрежным тоном приравнивать Ронит к тысячам других? Но вместо этого Ира открыла антресоли, выпотрошила оттуда несколько блоков тонких сигарет и стала неистово рвать, ломать пачки, топтать. Потом, обессилев, опустилась на колени в кучу табака и смятых картонок и взвыла таким звериным, таким настоящим криком отчаяния, что один из врачей схватил ее, прижал к себе. Она еще недолго билась в его руках, после сникла, выслушала все про рецепты и уход и закрыла за врачами дверь.
После приступа Ронит сдала разом. В считанные недели она превратилась в старуху, которой надо было подавать чай и помогать добраться до уборной. Даже сильный голос ее как-то скукожился и превратился в полускрип, полустон. Ронит стала еще более суеверной и сентиментальной. Жизнь превратилась в кошмар, полный неудобств и лишений. Бессонные ночи с мучительным кашлем, хрипами и приступами удушья. Ингаляторы, горсти гормональных препаратов на завтрак, обед и ужин.
Ира купировала приступы эфедрином, убирала квартиру каждый день, заставляла Ронит проводить больше времени у открытого окна, тат как от прогулок она отказалась со всем упорством и капризностью больного человека. Ира уговорила Ронит найти нового продавца в бутик, а сама взяла в университете академический отпуск и все время проводила на вилле. Она научилась распознавать надвигающийся приступ и, когда у Ронит без всякой причины начинала болеть голова и падало настроение, Ира уже готовила лекарства. Вся жизнь ее стала похожа на нескончаемый перечень названий препаратов. Время от времени Ира ездила в бутик, проверяла, как идут дела.
Так проходила зима, дождливая и ветренная .Больше всего удручало Иру то, что Ронит сама себя хоронила. Каждый день она бросала очередную горсть земли в собственную могилу, отказываясь вставать, есть, дышать.
-Ну для кого, для чего мне жить Ирушка?- спрашивала она еле слышным из глубины подушек голосом,-Кому нужна больная женщина? Пока красивая, здоровая-люди стремятся общаться, хотят быть рядом. А больную старуху нужно спрятать, забыть, чтобы, не дай Бог, не заразиться самим этим горем и старостью.
Ира смотрела на нее провалившимися от усталости глазами, потом придвинулась к Ронит совсем близко и медленно, внятно, словно пытаясь впечатать слова в ее сознание, проговорила:
- Я с тобой. Я тебя люблю. И мне с тобой хорошо.
И из глаз обеих женщин потекли слезы. Ира взяла руку Ронит и уткнулась лицом в ее большую ладонь.
Суеверность ронит в эти дни доходила просто до смешного. Когда Ира выходила в магазин, Ронит загадывала, что если, когда она досчитает до ста, Ира не вернется, то случится приступ. И Ира, удивительным образом, всегда поспевала вовремя, уже на счете восемдесят шесть, она поворачивала ключ в двери. Однажды, Ронит сказала:
-Ирэнушка, ты стала такая статная, прямо как моя фарфоровая кошечка.
Ира улыбнулась и, взяв фарфоровую фигурку, подошла к зеркалу.
-Может, что-то и есть.-усмехнулась она.
Ронит, получив таким образом ирино согласие на свою фантазию, попросила поставить кошку на ее тумбочку с лекарствами. Теперь, когда Ира уезжала в бутик, Ронит не так скучала, она гладила маленькую фарфоровую головку, приговаривая:
-Иррушка, Ирэнушка...
Женщины уже больше не паниковали при каждом приступе. Они научились с этим жить и управляться. Они вместе читали книги, а занимаясь уборкой, Ира часто напевала одну ивритскую песенку, которую выучила еще в ульпане:

                                                         Вместе
                                                        Два сердца
                                                        Распахнемся и увидим
                                                       Тот свет, что в небесах...
Ронит тоже нравилась эта старая песня и она подпевала Ире со своего дивана.
Зима шла на убыль. По утрам лучи молодого, уже весеннего солнца путались в занавесках и, проскальзывая в щели между тканью, тыкались в лицо. В одно из таких утр Ронит проснулась с необычайным ощущением жизни. Она услышала птиц на улице. « Они же были всю зиму, просто я забыла про них, не слышала...»-подумала женщина. Ронит улыбнулась и привстала на подушках. Ей захотелось скорее позвать Иру, рассказать, что она живет, что чувствует, как жизнь течет по венам, что, может быть сегодня, можно выйти в сквер. Она обернулась и увидела на тумбочке записку. Вышла в киоск, скоро буду. На записке стояла фигурка кошки и Ронит стало еще радостнее. « Надо ей позвонить и попросить купить чего-нибудь особенного. Может быть, шоколода.»-подумала она-«Эту жизнь надо отметить!» Телефон лежал здесь же, на тумбочке. Ронит набрала ирин номер, пошли гудки.
-Да,-услышала она родной голос.
И вдруг Ронит почувствовала такой всплеск радостного волнения, что попыталась встать, оперлась тяжелой рукой о тумбочку. Пошатнулась, скатилась и раскололась на черепки фарфоровая кошка.
-Ирушка!..-вскрикнула Ронит и выронила телефон.
Ира стояла в киоске и уже ждала в очереди на кассе. Услышав этот вскрик, она похолодела: «Неужели приступ...». Ира бросила покупки, метнулась к двери, выбежала на дорогу. В голове гудело, гудение охватило все вокруг, она обернулась и прямо перед собой увидела огромную кабину грузовика и растерянное лицо шофера.

                                                          Вместе
                                                          Два сердца
                                                          Распахнемся и увидим
                                                          Тот свет, что в небесах...